С той стороны дерева

Ермаков Олег

Я выбрался из спальника, натянул штаны, рубашку, надел индийские туфли, единственную мою обувь, точнее, не мою, а старшего брата: он служил в армии, мои шузы развалились, ну и пришлось позаимствовать его еще новые, не босиком же ехать или в резиновых сапогах – через полмира?

И вот: НОВАЯ ЖИЗНЬ, НОВЫЙ МИР, НОВЫЙ ВОЗДУХ.

На крыльце, щурясь от солнца, я огляделся. Забор, пустой двор. Кедр. Соседний бревенчатый дом (это был магазин). Налево – над крышами – лесистые горы. Направо – слепящая синь моря. И сильный аромат, незабываемый аромат баргузинской тайги: хвоя, смола, прель мхов, дурман болотного багульника. Завяжите мне веки, и я найду этот дальний угол амбара по одному только запаху.

Байкал был спокоен. Далеко за

его синью лежали акварельные горы, западные, Байкальский хребет, где-то в его теснинах начинается Лена.

Завернув в дощатый скворечник, я возвращался к дому и увидел входящую во двор девушку. Она была в брюках, рябой кофте, волосы рассыпаны по плечам, чернейшие волосы. Смуглое овальное лицо, темные глаза с припухлыми монголоидными веками. Я пожалел, что поленился сразу умыться. Надо было сбегать на Байкал. «Доброе утро», – неуверенно проговорил я. Она слегка улыбнулась и ответила, что уже скоро полдень. Так я и знал. Слишком много солнца. Она несла авоську с чем-то, наверное, из магазина. Я посторонился, пропуская ее к крыльцу; девушка скрылась за дверью, значит, она здесь живет, понял я и пошел к Байкалу, пересек обширную поляну с мелкой травой, спустился к воде, начал умываться; вода была холодной; но я уже взбодрился и, скинув одежду на песок, вошел в воду, бросился вперед и поплыл.

Когда я вернулся, Валерка, заспанный и помятый, с всклокоченной шевелюрой, сидел на кухне и что-то вещал девушке. На плитке дребезжал старый чайник. Девушка смеялась. Валерку осенял дар красноречия в присутствии хорошеньких девушек. Он сыпал шутками, находил какие-то интересные темы. Я так не мог. Даже на теплоходе он познакомился с какими-то геологинями-студентками, они угощали его печеньем-конфетами, дали ему свои адреса, а он им – свой, мол, леснику такому-то, заповедник, как будто его уже приняли на работу. Ха-ха. Через два дня теплоход пойдет обратно. И нас отправят назад, как нашкодивших щенят, школяров, сбежавших с урока… Когда девушка на минуту отлучилась, я наклонился к Валерке и сказал по-дружески насчет его хари. Байкал рядом. «Да что я, морж!» – отмахнулся Валерка и ограничился плесканием у рукомойника. Расческу свою он где-то посеял, у меня ее вообще не было, и Валерка нагло попросил об одолжении у вернувшейся девушки, звали ее Женя. «Парик привести в порядок», – сказал Валерка. Женя улыбнулась и дала ему мелкую мужскую расческу. «О, нет, – запротестовал Валерка, – я обычно причесываюсь граблями». Женя засмеялась и дала ему свой розовый гребень. И Валерка с треском принялся расчесывать свои волосы пепельного цвета – перед поездкой он покрасился. Хотел в персиковый, но я его отговорил:, ну кто нас возьмет на работу? И он расчесывал свои патлы, напевая любимую песенку: «Приморили га-а-ды, приморили. За-а-губили молодость мою-у. За-а-латые ку-у-дри поседели. Знать, у края пропасти стою-ю». Нет, умел он быть непосредственным, легким, интересным. Я ему завидовал. Еще бы. Вызывать белозубый смех этой смуглой девушки.

Мы сели пить чай. Вместо хлеба – галеты; что-то случилось с пекарней или с пекарем, мы не поняли, и хлеба вчера не было. Зато было сливочное масло! Правда, подсоленное. Но и сахар – кусками.

Женя рассказывала, что поехала с подругами после школы в Усть-Илимск на стройку комсомольскую и там повстречала Димку, а он приехал из Грозного. В Усть-Илимске им не понравилось, они перебрались на БАМ, в Нижнеангарск, а оттуда уже – сюда. Здесь хорошее место, спокойно, есть клуб, с почтой привозят новые фильмы, в магазине – снабжение бамовское, директор постарался, навел мосты, всегда сгущенка, тушенка, хорошее вино «Кубань», осенью катер доставляет картошку, капусту, здесь-то ничего не растет, ну, если только в теплицах, но возни много; зато в тайге ягода, черемша.

Да, этот угол амбара узнаешь не только по аромату, но и по речи. Нам, только что пребывавшим совсем в другой речевой зоне, слушать эту девушку, как, впрочем, и остальных аборигенов, было чудно.

Эта речь была отрывиста, тверда в основе, как испанский, только бесконечные «чё-о» ее умягчали. Пройдет немного времени, и мы сами будем чёкать и где ни попадя вставлять многозначительное «однако».

Но должен признаться, что сообщение о замужестве девушки с монголоидными глазами меня разочаровала. А Валерке все нипочем. Как и прежде, нарезает круги, веселится. Успевая трещать галетами с маслом и сахаром. Ну, я тоже ем, но пытаюсь сдерживаться. Хотя есть хочется все сильнее и сильнее.

И тут пришел ее муж, Димка, с упрямым лицом, широкоплечий, невысокий. Взглянул внимательно на Валерку. Я схватил на лету его вопрос молчаливый, а Валерка ничего не замечает, токует, выписывает пируэты. Рассказывает о наших походах, о Москве – как будто он москвич. Хорошо, если бывал в столице пару раз, участвовал в родительских набегах за колбасой-горошком-шпротами.

Димка послушал и в паузу – Валерка допивал чай – вставил вопрос: так что, вы туристы? Через два дня снова в Москву?

И тут мы вернулись на землю Подлеморья… Так называется этот край. И ведь не сработало клише? Вернуться на землю – значит, осознать суровую действительность, рухнуть из облака мечты на жесткие выступы реальности. Но «Подлеморье» тут же упраздняет жестокий смысл фразы. «Подлеморье» звучит слишком празднично, по-пушкински. Надо следить за словами. Но и они следят за тобой и впархивают, как птицы в открытую форточку.

И все-таки Валерка поперхнулся, закашлялся.

– Нет! Обратно мы не поедем.

Димка усмехнулся и объяснил, что тут заповедник и дикий туризм запрещен.

– А правда, вы чё-о? На работу сюда приехали? – спросила Женя.

– Да, лесниками, – признался я.

Димка покачал головой.

– Так вам восемнадцати нет.

– А тебе? – спросил Валерка.

– А мне есть, – ответил Димка.

– Месяц назад всем поселком отмечали, – добавила Женя.

Димка покосился на нее, в некотором смущении потер переносицу. И заговорил уже проще, по-свойски. Посоветовал отправляться сейчас же к директору, у него сегодня отличное настроение, и проситься в лесной отдел рабочими: вот-вот сенокос начнется, руки нужны.

– И, короче, лучше на всех парах, – сказал Димка, делая энергичный жест. – Пока он на месте. А то уедет куда, и власть у Аверьянова.

Мы поинтересовались, кто это. Оказалось, тот патлатый лесничий.

Мы встали.

На улице нам повстречался невысокий мужчина средних лет, с тонким загорелым лицом и большими выпуклыми карими птичьими глазами. Мы бы прошли мимо, но он нас сам остановил, спросил, у кого мы гостим? Мы ответили вразнобой. «Ни у кого», – ответил я. «У Димки», – сказал Валерка. На лице мужчины появилась улыбка.

– Ну а все-таки?

– Мы идем в контору, – дипломатично ответил я.

– По личному вопросу, – добавил Валерка.

– Не знаю, – сказал мужчина, – принимают ли сегодня по личным вопросам.

Валерка бросил взгляд на меня, мол, о, черт, и здесь бюрокарательство! Так обычно мы называли все эти крючки и задрючки госмашины.

– Но мы по вопросу трудоустройства, – сказал я растерянно.

– Трудоустройства? Ну, тогда другое дело, – ответил мужчина. – Говорите, я вас слушаю.

Мы уставились на него.

– А вы… – начал Валерка.

Мужчина кивнул. И мы объяснились.

– Ну а литовку-то в руках держать умеете? – вдруг спросил он.

– Винтовку?! – вскинулся Валерка.

Мужчина засмеялся.

– Ладно! – сказал он. – Идите в контору к Любе. Пусть оформляет. Поедете на кордон.

Это и был директор.

– Я не схватил, что он говорил про винтовку? – беспокоился Валерка.

Я пожал плечами. Мы шагали к конторе, большому бревенчатому дому на самом берегу, в окружении нескольких кедров, за которыми простиралась морская синева, сквозили невесомые мысы и далекие очертания горного массива, – полуострова Святой Нос, как мы позже узнали.