Сабинянские воины

Андрианова Ирина Александровна

– Они идут как раз в сторону того стойбища, куда нам нужно, – сказал он, поворачиваясь. – Можем пойти вместе с ними.

Мы резво похватали свои рюкзаки, на ходу запихивая в них все, что успели вытащить. Путники явно не собирались задерживаться. Медленным потоком, гремя по камням своими тележками, они выходили на главную тропу. Мы поспешили за ними. Тошук пошел впереди рядом со своими, видимо, знакомыми, а мы растянулись по тропе вместе с остальной группой. Я оказался рядом с тем самым парнем с тремя белесыми хвостами на голове, который привлек мое внимание в первую минуту. Он, в дополнение к своему явно нелегкому заплечному мешку (который по степени удобства был очень мало похож на наши эргономичные рюкзаки), еще и тащил груженую тележку (босиком!), однако не

подавал вида, что ему тяжело. Вместо этого он скромно, но старательно пытался привлечь внимание двух девушек, идущих неподалеку, явно уговаривая их присесть к нему в тележку (из-за отсутствия гласных звуков в его шипяще-гортанной речи я не мог уловить интонации, но по обмену взглядами все было понятно). Девушки смеялись и отказывались, хотя, похоже, не были против такого внимания. Парень вел себя уверенно и с достоинством, однако не демонстрировал превосходства над другими; похоже, уверенность он черпал просто из своей молодости, силы, присутствия девушек, солнца и красоты вокруг. Так, должно быть, выглядит совершенно счастливый человек, подумал я. Он не был мускулистым с точки зрения наших завсегдатаев тренажерных залов: худощавые руки и ноги были покрыты мелким рельефом из мышц и вен, а поверх них – сплошным рисунком из царапин. Как и его товарищи, он был до колен завернут в обмотки – но гораздо более небрежные и грязные, чем у других. Он не был красив: близко посаженные серые глаза и небольшое широкоскулое лицо были бесконечно далеки от общепринятых эстетических стандартов (и даже от «антистандартов», к которым Голливуд иногда прибегает, когда типичные красавцы начинают приедаться зрителю). Когда парень улыбался, его маленькие глаза и вовсе превращались в крошечные щелочки. Но мне казалось, что это улыбается само солнце – прекрасное, сильное, равно дарящее всех своими благами – такой лучезарной была его улыбка. Он каким-то образом ухитрялся охватывать своим теплым вниманием почти всю группу: каждому предлагал помощь, подбадривал, шутил, робко кокетничал с девушками. И видно было, что все вокруг с удовольствием принимают лучи этого маленького солнца с тремя болтающимися хвостами, которые ни секунду не оставались в покое. Его лицо и весь внешний вид с первого взгляда показались мне знакомыми. Однако я не сразу вспомнил, что видел его на одном из рисунков у Тошука, которые тот показал мне при первой встрече. Черты лица там были набросаны схематично, и хвостов в прическе не было, оттого-то я не сразу узнал его.

Спустя короткое время в его тележке прибавилось: похоже, он разгрузил малорослого человечка спереди и еще кого-то сзади. Но Треххвостому этого было мало, и он все-таки усадил в свою тележку одну из девушек – самую, надо сказать, невзрачную – и побежал вперед, шутливо изображая конские всхрапы.

– Сильные у вас ребята, – сказал я на своем языке в сторону только что облегченного невысокого носильщика.

Я не думал, что он ответит, но вдруг с удивлением услышал родные слова.

– Да, это наши солдаты, – сказал тот как ни в чем не бывало. – Никогда не упустят случая потренироваться.

Он говорил добродушно, ничуть не смущаясь оттого, что другой самец у всех на виду показал свое превосходство над ним. Видимо, ни он сам, ни Треххвостый, ни все остальные не считали, что это унижение. Он говорил на моем языке очень правильно, даже слишком, но произносил слова с заметным акцентом, хотя и непонятно, с каким. Я спросил, каким образом он так здорово выучил наш малопопулярный язык, который, к тому же, среди иностранцев считается сложным и неблагозвучным.

– Еще в юности, – с готовностью ответил он. Видимо, подразумевалось, что в юные годы лингвистические сложности даются проще. – Хотя я знаю не так много языков, как другие. Я не очень способный, – сказал он с усмешкой.

Оказалось, его зовут Си. На вид он был такого же неопределенного возраста, как и Теше. Но, как оказалось, ему еще не было и сорока.

– Куда вы направляетесь?

– На стойбище Трех Ручьев. Несем туда рыбу и все то, что им необходимо.

Я сообразил, что это за место. Судя по моим данным, там выращивали картофель и другие овощи, а еще держали коз. О том, что в тележках рыба, я еще раньше догадался по запаху. Видимо, группа шла с одного из рыбацких стойбищ на берегу. Я заметил, что Ержи, идущий сзади, безуспешно пытается разобрать наш разговор, и для облегчения ему перешел на английский.

– Долго ли вы работали там, на берегу?

– Все по-разному. – Си неизменно улыбался. – Я с неделю. Другие – дольше. Когда людей не хватает в одном месте, их переводят с других лагерей. Вот сейчас нужно копать картошку и полоть огороды. Поэтому нас перевели с берега наверх. А заодно мы несем тамошним свежей рыбки, – сощурился он.

– А вы не устаете вот так, все время переходить с места на место? – спросил Ержи.

– Ну, конечно, работать все устают. Но ведь вечером мы отдыхаем. У моря еще и купаемся. Наверху тоже можно искупаться, но в ручьях. Там вода очень холодная, – засмеялся он. – Зато много разных фруктов и ягод. Везде хорошо по-своему!

– А эти солдаты, – осторожно спросил Ержи, – они тоже работают? Или только сопровождают вас?

– Да, работают, – кивнул Си. – Им даже тяжелей приходится, потому что они еще очень много тренируются. Но между тренировками все равно стараются помочь, то здесь, то там.

– А если кто-то не может работать? – прозвучал сзади голос Тима. Услышав разговор, он догнал нас. – Ну, например, кто-то устал. Или болен. Или вообще чувствует, что ему все это страшно надоело. Он может отказаться? Что с ним тогда будет?

Идущие рядом сабиняне тоже прислушивались к нашему разговору и, судя по взглядам, обсуждали его между собой.

– Если он заболел, то его будут лечить. Если совсем заболел или состарился, то перейдет на легкую работу. – Си внимательно посмотрел на нас, пытаясь понять, чего именно от него хотят. И, кажется, понял: – А если человек вообще перестал видеть смысл в нашем труде, то ему не остается ничего другого, кроме как уехать. Здесь нельзя не работать. Иначе не будет урожая.

– И что, – подхватил Тим, – если человек утратил смысл и захотел уехать, его вот так запросто и выпускают?

– Да ведь тогда и работников не останется! Все захотят уехать! – подхватил Ержи.

Си кивнул одному из своих товарищей, шагавших слева от нас, словно призывая помочь ему с ответом. Лишь после этого высокий (на фоне остальных) парень с двумя темными косами за спиной счел возможным вступить в беседу.

– Как же это возможно, чтобы все захотели уехать? – улыбнулся он. Он говорил по-английски немного медленнее других, дольше выбирая слова. – Посмотрите, как тут красиво, – он обвел подбородком окрестности. Действительно, пейзаж становился все чудеснее. Вокруг цвело все – травы и кусты, воздух благоухал ароматами, и отовсюду слышалось журчанье воды. – Наоборот, многие ваши хотят тут жить. Но наша страна не может всех впустить, потому что иначе ваши ворвутся и уничтожат всю эту красоту.

– Вот именно, именно! – воскликнула Мария. Они с Йоки незаметно оказались справа от нас. – Это же рай!

– Все верно, – не унимался Тим. – Однако если все же представить, что кто-то смертельно устал в этом раю, он сможет уехать? Его отпустят?

– Да, конечно, отпустят, – сказал Си. – Но обратно уже не впустят. Поэтому желающих мало.

– Но они все-таки есть? Кого-нибудь когда-нибудь выпускали? – не унимался Ержи.

Си с товарищами переглянулись.

– Да, бывало, – ответил он. – Некоторые уехали.

– И вы знаете что-нибудь об их судьбе? Вы с ними переписываетесь? – допытывался Тим.

– Я – нет, – сказал Си. – Но некоторые другие – да.

– И что же? Что они пишут? Как живут?

– Обыкновенно, – усмехнулся парень с косами. – Просто живут. Ничего особенного. Они получили то, что хотели.

– И вам никогда не хотелось последовать их примеру? – отчаялся Ержи. – Ведь у них вдоволь еды, и не приходится с утра до вечера работать….

Он осекся. Наверное, ему хотелось сказать по-другому, но получилось не самое завидное описание эмигрантской жизни. Парень с косами рассмеялся – мне показалось, с ноткой грусти.