Сад чудовищ
Шрифт:
– Впрочем, я бы ограничился парой-тройкой раундов, – с улыбкой заметил доктор. – У молодых силы хоть отбавляй.
Святая правда, только Пол не возражал. Чем сложнее тренировка, тем лучше, ведь спарринг, как и бой с тенью, и прыжки через скакалку, которыми на корабле он занимался ежедневно, готовили его к берлинскому заданию.
Пол спарринговал два-три раза в неделю и даже в сорок один пользовался спросом как спарринг-партнер, ведь его считали живым учебником по технике бокса. Спарринговал он везде – в спортзалах Бруклина, на открытых рингах Кони-Айленда и даже на серьезных турнирах. Деймон Раньон, вместе с легендарным
Молодой боксер задумал обманный маневр, но Пол мигом разгадал его, поставил блок и атаковал ударом в грудь. Следующую блокировку он пропустил, и кожаная перчатка сильно задела его челюсть. Шуман отскочил, не дав противнику нанести завершающий удар, и они снова закружили по рингу.
По ходу поединка Пол отметил, что парень быстр, силен, но не может оторваться от него – захлестывает жажда победы. Нет, она необходима, но еще важнее бесстрастно наблюдать за соперником и предугадывать его маневры. Хорошему боксеру самообладание нужно как воздух.
Хорошему киллеру тоже.
Пол мысленно сравнивал это качество с касанием льда.
Пару лет назад Пол сидел в баре Харнахана на Сорок восьмой улице, прикрывая ладонью подбитый глаз. Биво Уэйн не мог попасть в живот под страхом смерти, а вот брови рассекать умел. Едва Шуман прижал к лицу кусок дешевого бифштекса, в бар вошел здоровенный негр, разносчик льда. Большинство разносчиков пользуются щипцами или перетаскивают ледяные глыбы на спине. Этот парень держал лед голыми руками, без перчаток. На глазах у Пола он подошел к стойке и положил лед в ведро.
– Эй, отколешь мне кусок? – попросил Пол.
Негр глянул на лиловый синячище под глазом у Пола и расхохотался. Вытащил из чехла нож для колки льда и отсек кусочек. Пол завернул его в салфетку и приложил к лицу. Негру он дал десятицентовик, и тот сказал спасибо.
– Слушай, как же ты носишь лед? – спросил Пол. – Неужели не больно?
– Смотри! – Негр показал ему ладони.
Кожа на них была сплошным рубцом – глаже и белее пергамента, на котором в дедовой типографии печатали изысканные приглашения.
– Лед обжигает не хуже огня, аж шрамы остаются – пояснил негр. – Я прикасался к нему столько раз, что больше ничего не чувствую.
Касание льда…
Фраза накрепко засела у Пола в памяти. Он понял, что, выполняя заказы, каждый раз касался льда. Вероятно, лед есть внутри у каждого. Человек либо касается его, либо нет.
Сейчас в невероятном спортзале за тысячу миль от дома Пол растворялся в хореографии спарринга и ощущал то же самое онемение. Перчатка ударялась то о перчатку, то о кожу. Обливаясь потом в утренней прохладе, соперники искали слабости друг друга и подмечали сильные стороны. То попадали в цель, то промахивались, но не теряли бдительности.
На ринге везение роли не играет.
Альберт Хайнслер устроился у трубы на верхней палубе «Манхэттена», подсоединил батарею к рации, вытащил черно-коричневый телеграфный ключ и установил на устройство. Немного беспокоило, что радиотелеграф у него итальянский, а Муссолини пренебрежительно отзывался о фюрере. Хотя это лишь сантименты, а то, что у «Аллоччио Баччини» лучшие рации в мире, – непреложный факт.
Пока лампочки разогревались, Хайнслер опробовал ключ: точка-тире, точка-тире. Еще до поездки он, с присущей ему одержимостью, тренировался часами. Перед самым отплытием Хайнслер засекал время – сейчас радиограмму нужной длины он передавал менее чем за две минуты.
Глядя на приближающийся берег, Хайнслер вдохнул полной грудью. Как хорошо здесь, на верхней палубе! Он не мучился тошнотой, запершей в каютах сотни пассажиров и отдельных членов экипажа, но тюремную обстановку нижних палуб ненавидел. Прежде Хайнслер занимал более уважаемую должность корабельного счетовода и жил в большой каюте на верхней палубе. Хотя разве это важно? Честь служить эрзац-родине перевешивала любые неудобства.
Наконец на лицевой панели радиотелеграфа загорелся свет. Хайнслер нагнулся, подкрутил две ручки, положил палец на маленький бакелитовый ключ и начал набирать сообщение, по ходу переводя его на немецкий.
Точка-точка-тире-точка… точка-точка-тире… точка-тире-точка… точка-точка-точка… тире-точка-точка-точка… точка… точка-тире-точка…
«F"ur Ober…»
Продолжить не получилось.
Хайнслер охнул: его схватили за шиворот и оттолкнули от рации. Он потерял равновесие и, вскрикнув, упал на дубовый настил палубы.
– Не трогай меня!
Он хотел подняться, но мрачный крепыш в боксерской форме пригрозил кулачищем и покачал головой:
– Не двигаться!
«Ганс, Ганс, Гансишка!»
Доля секунды – боксер выдрал провода из рации и схватил ее.
– Вниз, живо! – велел он, рывком подняв незадачливого агента на ноги.
– Что ты затеял?
– Иди к черту! – огрызнулся лысеющий толстяк, хотя дрожащий голос не вязался с дерзкими словами.
Шуман приволок его к себе в каюту. Рация, батарея и содержимое карманов незваного гостя валялись на койке. Пол повторил вопрос, оживив его устрашающим рыком:
– А ну говори…
В дверь постучали. Пол пригрозил толстяку кулаком и открыл. В каюту ворвался Уинс Маниелли.
– Я получил твое сообщение. Какого черта?.. – Маниелли осекся, увидев пленного.
Пол протянул ему бумажник:
– Это Альберт Хайнслер, Германо-американский союз.
– Господи, только не бунд!
– Вот с чем он забавлялся. – Пол показал на рацию.
– Он шпионил за нами?
– Не знаю. Зато он точно собирался что-то передать.
– Как ты его вычислил?
– Считай, что интуитивно.
Пол лукавил. В определенной степени он доверял Гордону и его ребятам, но не знал, аккуратны ли они. Вдруг в Нью-Йорке они сорили наводками, вдруг слишком распространялись о корабле, о Малоуне и других объектах, о самом Поле? Шуман боялся не нацистов, а, скорее, что его старые враги из Бруклина или из Джерси разведают, что он на «Манхэттене», и решил приготовиться. Едва корабль покинул Нью-Йорк, Пол раскошелился и вручил старшему помощнику капитана сто долларов, попросив выяснить, нет ли среди членов экипажа новеньких, чрезмерно любопытных и нелюдимых. О подозрительных пассажирах Пол тоже попросил сообщать.