Сад Эпикура
Шрифт:
— Колот прав, — сказал на это Эпикур. — Никто, кроме него, не обладает всеми теми качествами, о которых он сказал. Но зато я, как никто из вас, лишен качеств Колота: я стар, я болен, у меня слабые ноги, у меня десятки родных и близких — это вы, мои друзья, у меня тихий голос и слабые легкие, я не могу пробиться сквозь толпу и принести на плечах из Пирея Метродора и Полиэна. Но вот мое несомненное преимущество перед вами: я — Эпикур. И значит, по моим словам и поступкам афиняне судят о вас. Поэтому я говорю вам: я отправляюсь в Пирей. И вместе со мною пойдет Колот.
Они взяли с собою немного пищи и кувшин воды из источника. Простились с друзьями у ворот сада и отправились в путь. То, что они могут заразиться чумой, беспокоило Эпикура меньше, чем то, что они могут разминуться с Метродором и Полиэном. И поэтому они направились к городским воротам не окольной дорогой, а самой прямой и прежде всегда
Миновав театр Диониса, Эпикур и Колот вышли на агору [27] . Такой агору Эпикур никогда не видел ни днем, ни ночью, ни в летний зной, ни в зимний холод. Агора была пуста, безжизненна. И только у булевтерия [28] да у дома Антипатра, где остановился Антигон, стояла охрана — македонские солдаты. Но никто не охранял лавки торговцев на агоре. Часть из них была уже разрушена, часть сожжена. Валялись обгорелые куски тканей, раздавленные ногами фрукты, перевернутые корзины. Растекался но площади рассол, в котором плавали оливки. Из винных луж торчали черепки амфор. Поднимался дым над обуглившимися обломками книжной лавки Фокиона, удушливо пахло сгоревшим пергаментом. Бездушное солнце, любимое божество стоиков [29] , белым ослепительным пятном висело в пустом небе.
27
Агора — площадь в Афинах, центр хозяйственной, общественной и политической жизни. Место народных собраний и рыночной торговли.
28
Булевтерий — здание, где заседал афинский государственный совет (буле).
29
Стоики — последователи Зенона Китийского, название получили по месту, где они собирались, — Расписной Стое.
— Мрачное зрелище, — сказал Эпикур, останавливаясь. — Безлюдье в великом городе — самое мрачное зрелище…
— Не вернуться ли нам? — спросил Колот. — Безлюдье в Афинах означает давку в Пирее. Все, у кого есть деньги, рвутся на корабли, чтобы покинуть эту землю. Как мы найдем Метродора и Полиэна среди запрудивших город беженцев?
— Не знаю, — ответил Эпикур. — Но доброе дело надо делать до конца.
Зенона Колот увидел на том же месте, где оставил его вчера. Он сидел под навесом Стой, по своему обыкновению, на краю скамьи, хотя рядом не было ни души. Об этой привычке Зенона знали все Афины, вероятно, поэтому Зенон ей никогда не изменял.
Зенон Китийский был моложе Эпикура на пять лет. И поэтому, подумав о его возрасте, Эпикур без труда заключил, что Зенону теперь пятьдесят пять. Внешне же Зенон не казался моложе: он был так же сед, как Эпикур, и по-старчески сутул. Завидев Колота и Эпикура, которые подошли к Стое, Зенон лишь повел глазами, не выразив при этом ни удивления, ни другого какого-либо чувства. Лицо его было напряженно и мрачно, руки тяжело лежали на набалдашнике суковатой палки. Его больные распухшие ноги были обуты в потертые сандалии. Он поднял подол гиматия выше колен, грея ноги на солнце, а голова его была в тени.
— Хайре [30] , Зенон, — приветствовал его Колот по праву старого знакомого: Колот не раз устраивал здесь, в Стое, философские баталии с Зеноном, на которые сходились многочисленные слушатели. — Со мной Эпикур, Зенон…
Зенон перевел взгляд на Эпикура. Возможно, что он узнал Эпикура и до того, как Колот назвал его: они виделись лет пять назад в Академии, куда оба были приглашены на празднование дня рождения Платона. Такое приглашение Эпикур получал каждый год, но воспользовался им лишь один раз. Там-то, в Академии, Колот подвел Эпикура к Зенону, и они без слов, кивком головы, поприветствовали друг друга. Эпикур редко покидал свой сад, а если и покидал, то не приближался к Стое, где собирал своих учеников Зенон, считая, что вступать в спор с Зеноном и бесполезно, и опасно: бесполезно потому, что никогда еще философ не мог переубедить другого философа; опасно потому, что Зенон, пользуясь покровительством царя, мог оговорить Эпикура перед ним и навлечь на него его гнев. Колота же, который постоянно рвался на бой с Зеноном, Эпикур никогда не останавливал: Зенон сам избрал себе в противники молодого и остроумного Колота, оттачивал в спорах с ним свои суждения и привлекал, благодаря этим спорам, слушателей. Зенон любил Колота, как только можно любить своего противника. Колот, случалось, побеждал Зенона остроумием, но зато Зенон, и это признавали все, побеждал Колота глубокомыслием. Впрочем, с годами Колот все больше овладевал оружием своего противника. Зенон же с годами не становился остроумнее, зато, говорят, прибавилось в нем едкости и злости. И Эпикур теперь подумывал о том, как бы прекратить стычки Колота и Зенона, опасаясь за Колота. Дурная старость мстительна, а молодость безрассудна — так, кажется, говорил Аристотель…
30
Хайре — обычное приветствие древних греков. Означает: будь здоров, радуйся.
Македонский конвой провел мимо Стой группу каких-то оборванцев, должно быть, грабителей, которые тащили на плечах и в руках узлы с награбленным.
— Хайре, Зенон! — крикнул кто-то из оборванцев. — Ты все еще жив?
Зенон поискал глазами того, кто кричал, но лицо его по-прежнему осталось неподвижным, как маска.
По другой стороне улицы, качаясь, словно пьяный, хватаясь руками за ограду, шел юноша в голубой хламиде [31] из дорогого шелка. Даже отсюда можно было различить на его руке массивный золотой перстень с геммою — принадлежность богатого аристократа.
31
Хламида — короткий плащ с пряжкой на шее.
Увидев его, Зенон впервые проявил беспокойство. Он подался немного вперед и позвал:
— Синдар? Ты ли это, Синдар?
Юноша, услышав Зенона, остановился, потом пересек пустынную улицу и подошел к Стое, по-прежнему раскачиваясь и взмахивая руками в поисках опоры.
— Это ты, Синдар, — сказал Зенон, когда юноша подошел к Стое и, тяжело дыша, уперся руками в колонну. — Что с тобой, Синдар? Неужели и ты?..
— И я, — с трудом ответил юноша, — И мой конец пришел, Зенон. Грудь болит так, будто меня уже придавили могильным камнем… Куда же я теперь, Зенон? Куда же я теперь? Где я буду?
— Терпи и все узнаешь, — ответил Зенон. — Мужественно иди своей дорогой, Синдар. И прощай.
Юноша оттолкнулся руками от колонны и побрел прочь.
— В какую пропасть неведомого ты отправил его? — сказал Зенону Эпикур. — И у тебя не болит душа?
— Добродетельные люди суровы, — ответил Зенон, не глядя на Эпикура.
— А страх Синдара? Ты и не утешил его, Зенон.
— Страх овладевает теми, кто неразумен, — сказал Зенон.
— Страх овладевает теми, кто несведущ, — сказал Эпикур, — быть же сведущим — значит знать истину.
— Вот тебе первая истина, — усмехнулся Зенон, — вот тебе простая истина: все люди смертны. Что в ней утешительного?
— Это не истина, — ответил Эпикур. — Истина заключается в том, что смерти для живых не существует: пока мы живы — смерти нет, когда она приходит — нас уже нет.
— Но есть боль — преддверие смерти, ее служанка. По приходу служанки мы узнаем о приближении ее ужасной госпожи. И тут лишь с помощью разума мы можем подавить в себе страх.
— Боль — это не преддверие смерти, — сказал Эпикур, помолчав. — Боль — это быстрая жизнь. Она не бывает ни достаточно долгой, ни достаточно сильной, чтобы пугать нас. Она либо утихает, уступая место размеренной жизни, либо кончается, как кончается и все другое, что имеет начало.