Сад лжи. Книга вторая
Шрифт:
Тишину судебного зала нарушает звук, который заставляет публику вздрогнуть.
Рэйчел смеялась.
Дэвид, пораженный, оборачивается и смотрит на Рэйчел: его лицо, прямо у нее на глазах, разбухает и делается отвратительно багровым.
На память ей тут же приходит давний случай, который, казалось, напрочь выветрился из головы, так много лет прошло с тех пор. Воскресенье. Они с Дэвидом идут по дорожке Сентрал-парка. Он задевает каблуком о неровность в асфальте и чуть не падает. Руки его начинают беспомощно хлопать в воздухе, как крылья пытающейся взлететь птицы, корпус резко наклоняется вперед, выражение
„Так пусть же сейчас он думает, что я смеюсь. Издеваюсь над ним", — мелькает у нее злорадная мысль.
Все еще продолжая смеяться, она увидела, как глаза Дэвида сделались совсем круглыми, а на щеке задергалась жилка.
И вдруг — невероятно! — в зале раздались тихие смешки. Конечно, вспомнила Рэйчел, смех всегда заразителен, особенно если стараешься во что бы то ни стало его сдержать.
Этого Дэвид уже не мог перенести.
Губы его начали непроизвольно двигаться, уголки рта задергались в отвратительной гримасе. Тяжело дыша, он погрозил в сторону Рэйчел дрожащим указательным пальцем:
— Стерва! Это все ты. Твоих рук дело. Твоих! — голос так изменился, что, казалось, теперь говорит кто-то другой, резкий и грубый. — Ты у меня получишь за это. Ты еще поплачешь. Сука дерьмовая!
Тишина в зале сделалась гробовой. Все замерли, словно по команде перестали дышать.
Но вот вакуум так же внезапно взорвался.
Ди Фазио подбежал к Дэвиду, пытаясь утихомирить разошедшегося свидетеля.
Миссис Сосидо, в своем зеленом брючном костюме чем-то напоминавшая попугая, возбужденно заверещала по-испански, обернувшись к сидящей сзади женщине, наверное, родственнице.
Присяжные больше не старались сохранять спокойствие: мужчины и женщины — черные, белые, мексиканцы, — перебивая друг друга, заговорили все разом.
В их разговор начали с пулеметной скоростью вклиниваться выкрики из зала. Испанские слова вперемежку с английскими.
„Тебе надо отсюда уйти. Сейчас. Немедленно", — приказал Рэйчел внутренний голос.
Она тут же поднялась со стула, чувствуя, как кровь отхлынула от головы, оставив там гудящие снежные хлопья, какие появляются на экране телевизора, когда станция заканчивает вечернее вещание. Ощущение было такое, словно Рэйчел пятится назад, все быстрее и быстрее, по темному тоннелю.
„Неужели я сейчас грохнусь в обморок? — вяло, как во сне, подумала она.
Последнее, что она запомнила, был удар судейского молоточка.
Роза увидела, как Рэйчел начала как бы складываться, валиться вбок, и сразу устремилась к ней. Однако ее опередили — вокруг Рэйчел уже толпилось с полдюжины человек.
Какой-то широкоплечий седовласый мужчина поддерживал ее, бережно обняв за плечи. Подойдя ближе, Роза узнала в нем человека, однажды обратившегося к ней в коридоре суда: он поздравил ее, когда
У него еще какая-то греческая фамилия. Кажется, Александрос?
Но все-таки зачем он сюда ходит?..
В этот момент внимание Розы привлекла женщина, стоявшая в конце зала. Застывшее лицо, худенькая, в кашемировом костюме голубовато-серых тонов и мягкой шелковой блузке. На руках — длинные перчатки, на голове — шляпа с большими нолями, оставляющими в тени почти все лицо. Пожилая, но все же сохранившая следы былой красоты. Эта красота сквозила и в ее движениях, когда она начала пробираться вперед.
Как только женщина приблизилась, Розино сердце учащенно забилось.
„Боже, я знаю это лицо! Откуда? Где я могла его видеть?" — застучало у нее в висках.
И тут женщина непроизвольным движением руки поправила шляпу, слегка задев при этом ухо, где блеснула крошечная бриллиантовая сережка.
„Она!" — уверенно сказала себе Роза.
Ее пальцы, подчиняясь бессознательному порыву, сами потянулись к правому уху, где висела ее сережка — рубиновая „слеза"…
Розе показалось, что она играет на сцене в театре абсурда, где в пьесе разом сошлись прошлое, настоящее и будущее.
„Нет. Это все мое воображение. Такого не может быть!" — сказала она себе.
Женщина между тем остановилась в проходе посреди зала. Ее глаза встретились с глазами Розы. Большие, блестящие от слез, цвета морской волны, они выделялись на лице, напоминающем своим изяществом старинный мейсенский фарфор. И еще, показалось Розе, в этих глазах стояла молчаливая мольба. И невыносимое страдание.
Одного взгляда замершей в проходе женщины оказалось достаточно, чтобы реальный мир сразу же перестал существовать. Только что Роза шла по длинному и неровному пути, но внезапно сошла с него — и попала из реальности в сон.
„Кто она? Что ей от меня надо?" — проплыло в сознании Розы.
Из сна она вышла так же внезапно. Женщина снова ожила, энергично продвигаясь к группе людей, сгрудившихся возле стола. Вот ее изящные руки протянулись вперед, как бы образовав голубую беседку над бледным изваянием, в которое превратилась Рэйчел.
И тут Роза в ужасе услышала, как изваяние выкрикнуло одно единственное слово:
— Мама!
36
Открыв входную дверь, Брайан сразу же увидел Рэйчел. Свернувшись калачиком, она сидела возле камина на своем любимом стуле. От неожиданно нахлынувшей радости он замер на пороге, продолжая придерживать рукой дверь.
— Рэйчел!
Сердце гулко заколотилось в груди. „Неужели возможно, — подумал он, — что она все-таки вернулась? И ждет меня?"
Рэйчел перехватила его взгляд и улыбнулась. Лицо ее, однако, было таким грустным, что он нисколько не удивился, заметив в больших голубых глазах слезы.
Вспыхнувшая было радость сразу же начала улетучиваться, а внутри противно заныло:
„А что, если Рэйчел пришла совсем не за этим. Господи! Вдруг она просто хочет поставить точку? Сказать, что между нами все кончено — навсегда? Как я смогу перенести это? Даже за несколько дней разлуки я понял, что не могу без нее жить. Она мне просто необходима".