«Сад» растёт сам?..
Шрифт:
Я твёрдо убеждён, что без такой помощи извне в большевистской России произойдёт окончательное крушение всего, что ещё осталось от современной цивилизации на территории бывшей Российской империи[457]. Это крушение вряд ли ограничится её пределами. Другие государства, к востоку и западу от России, одно за другим будут втянуты в образовавшуюся таким образом пропасть. Возможно, что эта участь постигнет всю современную цивилизацию.
Эти соображения относятся не к какому-то гипотетическому будущему; излагая их, я пытался дать общую картину событий, развивающихся с огромной быстротой в России и во всем мире, и наметить возможные перспективы, — как всё это мне представляется. Такова общая характеристика создавшегося положения, и я хотел бы, чтоб читатель руководствовался ею, знакомясь с моими очерками о России. Так я толкую письмена на восточной стене Европы» (Пер. — И.Виккер, В.Пастоев. Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 15. М., “Правда”, 1964, библиотека журнала “Огонёк”; приводится по публикации в интернете:.
Но идея конвергенции марксистского социализма и либерально-буржуазного капитализма, выраженная Г.Уэллсом ещё в 1920 г., не была востребована публичными политиками Запада, поскольку большинство политиков того времени не понимало, что марксизм — не общественно-стихийное явление, не ошибка истории в стране «этих неправильных русских», а глобально-политический проект «мировой закулисы». К числу таких не понимающих, принадлежал и сам Г.Уэллс, хотя он видел, что марксизм — это одно[458], а коммунизм как «огромная творческая сила»[459] — это нечто другое. Но почему, для чего и как они в исторической конкретике той эпохи смешались? — этот вопрос перед Г.Уэллсом не вставал, а большинство было убеждено, что марксизм и коммунизм — это одно и то же явление, но под разными названиями вне зависимости от своего отношения к идеалам коммунизма и марксизму как «научной теории» перехода к нему всего человечества.
Интерес политиков Запада к конвергенции двух систем стал проявляться несколькими десятилетиями позднее, уже по завершении второй мировой войны ХХ века. Его стимулировали два фактора:
· Первый — видимый: память о кошмаре гражданской войны в России и становление в ней диктатуры партийной бюрократии под видом «диктатуры пролетариата», а по завершении второй мировой войны — самостоятельный либо инспирированный СССР выбор социалистического пути развития многими государствами[460], подъём национально-освободительного движения в колониях развитых стран — стали весьма прозрачным намёком правящим “элитам” развитых капиталистических государств на то, что потребности экономического и духовного характера человека из простонародья должны удовлетворяться, поскольку в противном случае мировое коммунистическое движение осуществит марксистские революции и в их странах, после чего тамошним “элитам” «мало не покажется»;
· Второй — вовсе не очевидный при локальном масштабе рассмотрения, но объективно наличествующий при глобальном масштабе рассмотрения общественно-экономической проблематики и действовавший из «закулисья»: марксистский проект в СССР, хотя и доказал принципиальную возможность построения общественно-экономической формации на нравственно-этических принципах, отличных от принципов буржуазного либерализма, оказался менее эффективным, нежели предполагалось. Поэтому к общему кризису капитализма, который надо было преодолевать точно так же, как и в начале ХХ века, добавился общий кризис марксистского псевдосоциализма.
Общий кризис марксистского псевдосоциализма выражался наиболее зримо в том, что централизованная директивно-адресно управляемая хозяйственная система СССР, по мере бюрократизации сферы управления становилась всё менее эффективной в использовании природных и общественных ресурсов. В силу этого она нуждалась в совершенствовании: прежде всего — путём интеграции в макроэкономическую систему социализма рыночного механизма как средства вовлечения в хозяйственную деятельность инициативы, идущей «снизу» и подчинённых ей ресурсов, не учитываемых в системе централизованного планирования. Централизованное директивно-адресное управление («командно-административная система», если пользоваться лексиконом времён перестройки) обеспечивала только структурный способ управления, а максимум качества управления достигается только при сочетании в суперсистеме структурного и безструктурного способов управления.
И соответственно вопреки мнениям, о том, что «плановая экономика неэффективна» и потому Госплан не имеет права на существование, ставшим господствующим убеждением в кругах профессиональных экономистов и политиков и, тем более, — в среде обывателей, один из авторов японского «экономического чуда» С.Окито незадолго до своей смерти высказал в интервью профессору А.Динкевичу такое мнение:
«Часто можно слышать, что провозглашённый в них (бывшем СССР и странах Восточной Европы — А.Э.) переход к рыночным механизмам является убедительным доказательством превосходства рыночно ориентированной экономики над централизованно планируемой. Я полагаю, что это заблуждение… Проблема состоит в том, чтобы СОЕДИНИТЬ, СОГЛАСОВАТЬ, ОБЪЕДИНИТЬ В ЕДИНОМ МЕХАНИЗМЕ НАЧАЛА ЭТИХ ДВУХ СИСТЕМ (выделено мною — А.Э.), найти эффективный путь комбинирования рыночных механизмов и государственного планирования и регулирования»[461] (А.С.Эпштейн. “Опаснее врага”[462], “Экономическая газета”, № 41 (210), октябрь 1998 г.).
На это по существу была направлена так называемая «косыгинская реформа»[463], но поскольку в отличие от коммунизма бюрократизм не представляет собой «огромной творческой силы», она носила безсистемный характер «латания Тришкиного кафтана» и не была обеспечена адекватной научно-теоретической подготовкой, поскольку метрологическая несостоятельность политэкономии «мраксизма» остановила развитие экономической науки в СССР, а развиваемые на Западе экономические теории были ориентированы на решение разного рода задач в «той системе» с позиций финансово-счётного подхода.[464]
Решение же задач, которые не смогла решить реформа Либермана-Косыгина в СССР (а так же и тех, что стоят перед администрацией Б.Х.Обамы),требует технологически-организационного подхода к макроэкономическим системам и управленческой грамотности «архитекторов реформ» и реформаторов-практиков.[465]
Примерно тогда же, в середине 1960-х гг., свою версию теории конвергенции огласил академик-физик А.Д.Сахаров. Его идеологическая инициатива встретила возражение со стороны идеологов ЦК КПСС. Но в то же самое время А.Д.Сахаров получил поддержку «международной общественности» именно как идеолог конвергенции, а не столько как антисоветчик, каким его представляли в СССР. И поскольку советская бюрократия в силу необучаемости оказалась невосприимчивой к идеям конвергенции, есть основания полагать, что именно это и стало причиной быстрого ухудшения здоровья и смерти Ю.В.Андропова, который, возглавив КПСС и государственность СССР после смерти Л.И.Брежнева[466], начал «что-то делать»[467], одновременно провозгласив верность нового руководства СССР идеям марксизма-ленинизма и, похоже, что в этом Ю.В.Андропов не лукавил[468]. И после непродолжительного переходного периода, олицетворяемого К.У.Черненко, власть над СССР была передана режиму М.С.Горбачёва и А.Н.Яковлева, на которых была возложена миссия прикрыть марксистский проект[469], утративший «религиозный пыл» и выродившийся в тупой паразитический бюрократизм.
В этой связи приведём высказывание Стивена Коэна[470]: «Единственная вина Горбачёва в том, что он создал Ельцина», вынесенное в заглавие интервью с ним, опубликованного в “Политическом журнале” № 14 (65) от 18 апреля 2005 г. .
В нём С.Коэн говорит:
«Американцы написали много глупых книг о России. Преобладающее мнение специалистов: Горбачёв был недостаточно решителен, он был слишком медлительным. А я думаю, наоборот. Он двигался слишком быстро и решительно. В течение трёх лет он создал законодательство для рыночной экономики и демократии. Затем немедленно приступил к реализации этого законодательства. Может быть, контроль над экономикой следовало поддерживать несколько дольше, сохранить крупную собственность в руках государства. Спонтанная номенклатурная приватизация началась уже в 1988 году, когда директора начинали контролировать предприятия. Система стала разрушаться.
Даже в политической области надо было двигаться медленнее. Может быть, надо было отложить парламентские выборы в республиках (в России, на Украине и т.д.) при всеобщих выборах на Съезд народных депутатов. Если бы больше демократии было в Москве, но меньше в провинции, это было бы более целесообразно.
Горбачёв одновременно проводил три трансформации: диктатуры — в демократию, государственной монополии — в рыночную экономику, а также пытался вывести Россию из состояния холодной войны к мировому признанию. Это не имело исторических прецедентов»[471].