Сады небесных корней
Шрифт:
– Нет, этого я не хочу, – сказал Пьеро.
– Тогда не таскайся сюда, а работай!
– Но ей совсем скоро рожать, – сказал сын.
– Старайся, чтобы Альбиера твоя, в конце концов, тоже припухла, как все замужние женщины. Зачем она ходит с пустым животом?
– Не знаю, отец.
– Не стараешься, сын.
– Стараюсь, отец! Но когда я ложусь, мне словно всю кровь заменяют на воду…
Отец на него посмотрел очень зорко.
– Ты больше не должен являться сюда. Когда Катерина родит, ты получишь письмо от меня.
– Я увижу сына?
– Увидишь,
И тут Катерина, с ее животом, вскочила и кинулась к ним в чем была.
– Никто его не заберет у меня! – вскричала она по-арабски. – Никто!
Они побледнели, а Пьеро схватился рукою за свой подбородок.
– Ну вот. Так и знал, – молвил старший да Винчи. – Однако мне кажется, ты не арабка.
– С Кавказа я, – тихо сказала она.
– Черкешенка? – он удивился. – Из Грозного? Я слышал, что город уже восстановлен. Надыр постарался.
– Нет, я не черкешенка. – Она чуть не плюнула на пол. – Черкесы – народ нам чужой, неприятный.
– А, эти межнациональные распри! – вздохнул он устало. – Вот кажется: Богом забытые земли! Кто знает какой-то Кавказ, ну скажите? Что там? Поголовная необразованность и детская смертность. А что там еще? А я вам скажу, что еще: войны, войны… Но что они делят? Овец своих? Женщин? Я слышал, что женщины их отличаются чудовищною волосатостью. Правда?
Она обнажила почти до локтя свою золотистую крепкую руку.
– Где волосы? – тихо спросила она. – Найди хоть один.
– Так ты исключение. – Он вздохнул снова. – Я был женат трижды, и все мои жены страдали от сильной своей волосатости. Конечно, когда это кудри в прическе, то очень красиво, но ноги, живот! Разденешь, бывало, – эх, чисто зверюга! И чувство мое не держалось к ним долго.
Он вяло зевнул.
– Что ты, Пьеро, молчишь?
– Зачем ты смеешься над нами, отец?
– А что же мне, плакать? Ты, сын, в утро свадьбы своей повстречался с какой-то девицей. Девица, конечно, тебя совратила. Потом ты явился, чтобы обвенчаться с законной невестой. Девица меж тем стала нагло ловить тебя, простодушного юношу, всюду. Проникла на свадьбу. Тут я растерялся. Отдал тебе бизнес: контору, клиентов. И дом во Флоренции. А сам живу скромно, на хлебе с водой. Вино позволяю себе только в праздники. Зато содержу здесь твою эту женщину, поскольку в утробе ее мой внучок. Он будет носить наше имя: да Винчи. Ах, чуть не забыл! У тебя есть фамилия?
– А то! – Катерина немного зарделась. – Фамилия есть. Абдуллаева я.
– Какая же это фамилия, Господи!
– Отец, перестань! – попросил его Пьеро.
– Да что «перестань»! Перестану когда-нибудь. Пробьет и мой час. Но поскольку вы оба беспечны, бездумны, одним озабочены: валяться в кровати, задрав ноги кверху, крича, как ослы, от животных восторгов, – я вам заявляю сейчас мою волю. Во-первых, придется расстаться вам, милые. Родины пройдут хорошо: Варенуха еще и тебя принимала, сынок. Она знает дело не хуже, чем лекарь. Пять лет внук мой будет при мне и при матери. Потом он уедет с тобой во Флоренцию. И там ты, сынок, его выведешь в люди. Поскольку, скорее всего, к тому времени меня в этом мире, по счастью, не будет.
– А где же вы будете? – И Катерина, пылая лицом и раздавшейся грудью, взмахнула рукой. – В раю и без вас обойдутся, мне кажется!
Старик помолчал.
– Ох уж этот мне Данте! Испортил народ! Ведь читать-то никто его и не читал. Длинно, нудно. За год не осилишь. А люди боятся. Поверили, что он там был и вернулся. Обманщик. Поэт, одним словом! А скоро, глядишь, и поставят обманщику памятник.
– Не верю я вам, – прошептала она. – Дитя не отдам. Через труп мой отымете.
Взяла Пьеро за руку и положила его пятерню на свой круглый живот.
– Толкается, слышишь?
И оба родителя, счастливо смеясь, стали слушать, как сильно толкается сын их внутри своей матери.
– Ногой, что ли, пнул? – уточнил он.
– А чем же?
– Да полно ребячиться вам! – возмутился сердитый да Винчи. – Даю вам пятнадцать минут попрощаться, и чтобы ты больше сюда не являлся! Иначе наследства лишу, а в контору вернусь прямо завтра! И делай что хочешь. Привел, понимаешь, арабку в семью!
– Я вам не арабка. – Она усмехнулась. – Наш род-то почище, чем ваш. Скота у нас больше. Дороги пошире.
– Ну вот и пасла бы свой скот! – Он, сутулясь, шагнул за порог, стукнул дверью. – Я жду.
Их прощание сохранилось на страницах рукописи. И я привожу его полностью.
«Катерина смотрела прямо перед собой остановившимися глазами.
– Предашь ты меня. – Она всхлипнула тихо.
Но он перебил:
– Ты не знаешь отца. Раз он пригрозил…
– Ах, пустое, пустое! – Она отмахнулась. – На то мы и люди: друг дружке грозить. Другого пугнем, самим легче становится…
– Но я, Катерина, клянусь: никогда… – Он что-то промолвить хотел, но осекся.
Она тяжело подтянулась всем телом, нотариуса обхватила за шею – да так, что огромная шляпа из меха с зеленым велюром упала с затылка – и прямо в глаза прошептала отрывисто:
– Ты помнишь, как сказано про петуха?
– Какого еще петуха?
– Как какого? Ведь Он сказал так: «В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня». И с нами вот так же случится, мой милый. Ведь люди всегда предают самых близких.
– Но только не я! Катерина, не я! – воскликнул он пылко.
Но снова она усмехнулась той самой, никем еще не превзойденной усмешкой».