Саджо и ее бобры. С вопросами и ответами для почемучек
Шрифт:
Только подарков она не ждала. С тех пор как могила ее матери заросла дикими цветами, некому было баловать девочку. Правда, отец смастерил как-то две деревянные куклы и подарил их ей ко дню рождения. Но на этот раз ему не до игрушек – он вернется из далекого пути.
Саджо достала своих любимиц – одну из них звали Чилеви, а другую Чикени – и усадила их на край скамьи. На куклах тоже были веселые клетчатые платьица, как и у Саджо, но вид у них был какой-то печальный – краска сошла с их лиц, наверно, во время купания. Надо было помочь беде. Девочка побежала за кисточкой и быстро навела алый румянец на побледневшие щеки своих безмолвных подруг, пестрой шалью повязала их деревянные головки. И все-таки они выглядели очень странно – у них не было ни пальцев, ни носа, ни рта; но, видно, они об этом даже не догадывались… «Что делать? Придется любить их и такими, ведь других игрушек нет», – подумала Саджо.
Но мыто – вы и я, – мы знаем секрет, который был тайной для девочки, когда она весело хлопотала, – она ничего не знала о том замечательном сюрпризе, который ожидал ее.
Шепиэн по-прежнему сидел очень тихо в глубине комнаты и не сводил глаз с озера. Он все ждал, когда же сестренка угомонится и будет вести себя более степенно. «Однако два таких больших события, как возвращение отца и день рождения, могут вывести из равновесия любую женщину», – подумал он. И вдруг его собственное сердце стало биться все быстрее и быстрее – он с трудом сдержал себя, чтобы не броситься к окну. Далеко-далеко на озере показалась движущаяся точка.
– Сестра, – сказал он, как всегда ровным, спокойным голосом, – наш отец возвращается.
– Где? Где? – воскликнула Саджо и, не дожидаясь ответа, схватила свою шаль, стремглав бросилась к двери и растерянно стала глядеть во все стороны. – Где? Покажи скорее, Шепиэн!
Шепиэн указал рукой в том направлении, где он заметил точку на воде:
– Вон там, сестра, видишь – крошечное пятнышко?
– О-о-о!.. – разочарованно протянула Саджо.
И в самом деле, мало ли чем могло быть это пятнышко!
– А вдруг это плывет медведь или олень, – сказала девочка, надеясь все же, что брат будет настаивать на своем.
Однако ему не пришлось доказывать.
Издалека послышался звук, слабый, отрывистый, – то был выстрел из ружья. А вслед за ним другой. Дети продолжали слушать. Последовала пауза, во время которой можно было сосчитать до трех. Потом раздался еще один выстрел.
– Это он! Это он! – закричала Саджо.
– Да, это сигнал нашего отца, – с трудом сохраняя спокойствие, подтвердил Шепиэн.
И, забыв обо всем, он вместе с сестренкой бросился в хижину.
– Теперь скорее за работу! – скомандовал мальчик.
И, несмотря на то что челн был еще очень далеко и ожидать отца можно было не раньше чем через час, в хижине пошел дым коромыслом. Дети подбежали к полке, уставленной горшками с вареньем из голубики и земляники. Саджо делала эти запасы ежегодно, но в этом году она впервые сварила варенье сама, без чьей-либо помощи, а так как девочка много потрудилась, то варенье получилось очень вкусным, и теперь ей хотелось убедить себя, что она давно овладела этим искусством. Затем они поставили на плиту большой чайник, потыкали длинной вилкой оленину, чтобы узнать, готова ли она, снова бежали к столу, еще раз возвращались к печке, метались взад и вперед – словом, вели себя так, как обычно ведут себя дети в подобных случаях, независимо от того, богаты они или бедны, принадлежат ли к королевскому роду или же они просто маленькие индейцы.
И когда наконец наступил долгожданный момент и желтое каноэ с настороженным птичьим глазом и виляющим хвостом врезалось в песчаный берег, все заговорили в один голос.
Не успел Гитчи Мигуон выйти из челна, как он уже сжимал одной рукой две детские руки; другую он почему-то держал сзади. Он пытался ответить на все вопросы сразу, и лицо его, которое бывало иногда таким суровым, сияло веселой улыбкой, когда он заговорил:
– Дети, дети, подождите, дайте же мне сказать… Да, я здоров… Метисов не видел, нет – наш охотничий участок в порядке… Да, еще как скучал! Но теперь уже мы вместе. Ну, с днем рождения, Саджо! С днем рождения, дочка!
Только теперь он протянул вперед руку, которую держал за спиной. В ней была берестяная корзинка с плетеной ручкой из кедровой коры.
– Смотрите! Это тебе подарок, Саджо. Ко дню рождения.
Охотник отдал корзинку дочери, предупредив, чтобы она несла ее очень осторожно. Потом он обратился к сыну:
– Тут и для тебя, Шепиэн, – их там двое.
– Двое? Кто же это там, отец? – спросил Шепиэн, следуя за сестрой, которая уже прошла вперед. – Что в корзинке?
Но Большое Перо ответил уклончиво:
– Подожди немного и увидишь.
И они пошли вслед за Саджо вверх по тропинке к дому. Девочка смешно семенила ногами, ее расшитые бусами мокасины мелькали из-под клетчатой юбки, но корпус, начиная от колен, она старалась совсем не сгибать, вероятно для того, чтобы не шелохнуть корзинку. Она держала ее в вытянутой руке, словно это было большое и очень хрупкое яйцо, которое могло разлететься на тысячу кусочков при малейшем толчке.
Неудивительно, что Саджо шла так осторожно: из таинственной корзинки доносились очень странные звуки.
«Ребеночек! – подумала она. – Кажется, даже два. Как только могли они поместиться в такой маленькой корзиночке? Наверно, совсем крошечные».
И, как только Саджо вошла в хижину, она тихонько опустила корзинку на пол; Шепиэн уже был тут как тут и придерживал таинственную корзинку за края, пока Саджо поднимала крышку. Заглянув внутрь, она увидела то, что для вас уже не тайна: двух маленьких пушистых зверьков. Они уцепились крошечными лапками, словно ручками, за край корзинки и смотрели на нее так доверчиво своими блестящими черными глазками-пуговками!
– О-о-о! – у нее захватило дыхание. – Ах, ах!.. – Это все, что ей удалось произнести, и ничего другого она не могла придумать. – Ах! – снова вырвалось у нее. – Медвежата, живые медвежата! – воскликнула она и осторожно опрокинула корзинку набок.
Зверьки вылезли, и только теперь, когда Саджо увидела их плоские хвостики, она поняла, что это за малыши.
– Это еще лучше, чем медвежата!
– Маленькие бобры! Маленькие бобры! – побледнев от волнения, закричал Шепиэн. От его мужской выдержки и чувства собственного достоинства не осталось и следа. – Настоящие, живые!