Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Том 1
Шрифт:
Первые членораздельные звуки, произнесенные стариком, казались хриплыми и сдавленными – это был голос человека, который очень долго молчал.
– Ты мертв! Мертв! – закудахтал он, трясущимся пальцем указывая на Мышелова. – Ты не можешь быть здесь. Я убил тебя. Для чего ж я так хитроумно уравновесил большой камень, что он сорвался от малейшего прикосновения? Я знал, что тебя заманил сюда не вой. Ты пришел, чтобы причинить мне вред и спасти своего друга. Поэтому я и убил тебя. Я видел, как упал камень. Видел тебя под камнем. Ускользнуть от него ты не мог. Значит, ты мертв.
Он засеменил к Мышелову, размахивая
Делая недвусмысленные движения кинжалом, Мышелов стал наступать на него со словами:
– Ты правильно догадался, почему я здесь. Отдай мне моего друга. Разбуди его.
К его изумлению старик не съежился от страха, а внезапно решил проявить твердость. Выражение ужаса в его немигающих глазах стало чуть иным. Ужас остался, но к нему добавилось и что-то еще. Замешательство уступало место какому-то другому, еще неясному чувству. Пройдя мимо Мышелова, он уселся на табурет у стола.
– Тебя я не слишком-то боюсь, – искоса глядя на собеседника, заявил он. – Но есть и другие, кого я боюсь в самом деле. А тебя я опасаюсь только потому, что ты захочешь помешать мне защититься от них или принять необходимые меры предосторожности. – Голос его стал жалобным. – Ты не должен мне мешать, не должен!
Мышелов нахмурился. Смешанный еще с чем-то невероятный ужас, исказивший черты старика, казался привычным, а его странные слова не были похожи на ложь.
– И тем не менее ты должен разбудить моего друга.
Вместо ответа старик бросил на Мышелова быстрый взгляд, после чего уставился пустыми глазами на стену и, покачав головой, заговорил:
– Тебя я не боюсь. А между тем мне ведомы глубочайшие пучины страха. Тебе этого не понять. Разве ты жил один на один с этим звуком в течение многих лет и при этом знал, что он означает? Я жил. Страх у меня врожденный. Он был плотью и кровью моей матери, и моего отца и моих братьев тоже. Слишком уж были сильны чародейство и одиночество в этом нашем доме и его обитателях. Когда я был маленьким, все они боялись и ненавидели меня, даже рабы и громадные гончие, которые пресмыкались передо мной, ворча и огрызаясь.
Но мой ужас был сильнее их ужаса – разве не поумирали они друг за другом, да так, что на меня не упала даже тень подозрения? Мне было понятно, что я один, а их много, поэтому я действовал наверняка. Когда все началось, они всякий раз думали, что следующим буду я! – Старик рассмеялся кудахчущим смехом. – Они думали, что я мал, слаб и глуп. Но разве смерть моих братьев не выглядела так, словно они собственноручно задушили себя? Разве моя мать не зачахла от болезни? Разве отец не бросился с криком с верхушки башни?
Напоследок остались собаки. Они ненавидели меня сильнее всех, даже сильнее отца, а самая маленькая из них легко могла бы перегрызть мне глотку. Они были голодные, потому что не оставалось никого, кто мог бы их покормить. Но я, сделав вид, что убегаю, заманил их в глубокий подвал, а сам выскочил и запер дверь. Много ночей они лаяли и выли, но я знал, что мне ничего не угрожает. По мере того, как от голода они перегрызали глотки друг дружке, лай становился все тише, однако оставшиеся в живых обретали новые силы, кормясь своими растерзанными собратьями. Это продолжалось долго. В конце концов до меня стал доноситься злобный вой лишь одной собаки. Каждую ночь я ложился спать, твердя себе: «Завтра наступит тишина», но каждое утро просыпался от воя. Тогда я заставил себя спуститься с факелом вниз и через дверное окошко заглянул в подвал. Смотрел я долго, но не заметил никакого движения – лишь колеблющиеся тени – и разглядел лишь белые кости да обрывки собачьих шкур. И я сказал себе, что вой скоро прекратится.
Губы старика искривились в жалкую гримасу, от которой Мышелова пробрала дрожь.
– Но вой не смолкал, а через какое-то время стал даже громче. Тогда я понял, что уловка моя оказалась напрасной. Мне удалось умертвить их тела, но их тени остались, и скоро они, собравшись с силами, вернутся и убьют меня, как им всегда того хотелось. Я начал тщательно изучать отцовские книги по магии, дабы найти способ полностью уничтожить эти тени или с помощью заклятий заслать их так далеко, откуда они до меня не доберутся. Какое-то время мне казалось, что дело идет успешно, но потом они снова начали брать надо мною верх. Они подходили все ближе и ближе, и порой мне чудилось, что среди их воя я слышу голоса отца и братьев.
Однажды ночью, когда они были совсем близко, в башню вбежал выбившийся из сил путник. В его глазах застыло странное выражение, и я возблагодарил милостивых богов, которые направили его ко мне, потому что я понял, как мне нужно действовать. Я накормил и напоил путника, а в его питье подмешал сонное зелье и заставил дух вылететь из его тела. Должно быть, они поймали его и растерзали, потому что путник вскоре истек кровью и умер. Но они на какое-то время насытились, вой стал еле слышен, и только спустя долгий срок снова начал приближаться. После этого боги не оставляли меня своей милостью и всегда посылали мне гостя, прежде чем вой начинал слышаться совсем уж близко. Я научился перевязывать усыпленных мною людей, чтобы они подольше не умирали и радовали воющих духов.
Старик замолчал, с сомнением покачал головой и как-то укоризненно прищелкнул языком.
– Но теперь меня беспокоит, – продолжал он, – что они стали ненасытнее, а может, просто разгадали мою хитрость. Их теперь труднее удовлетворить, они воют все ближе и далеко не уходят. Порой я просыпаюсь ночью, слышу, как они принюхиваются совсем рядом, чувствуя их морды у самой шеи. Мне нужно больше людей, которые сражались бы с ними. Очень нужно. Вот этот, – старик показал на застывший труп проводника, – был для них просто тьфу. Они обратили на него не больше внимания, чем на высохшую кость. Но вот этот, – он ткнул пальцем в сторону Фафхрда, – могуч и силен. Он сможет долго сдерживать их натиск.
Снаружи совсем стемнело, и теперь комната освещалась лишь оплывшей свечой. Мышелов смотрел на старика, сидевшего на табурете и похожего на какую-то нелепую ощипанную птицу. Затем перевел взгляд на Фафхрда: грудь Северянина тяжело вздымалась, мертвенно-бледный подбородок торчал поверх повязки. Мышелова внезапно охватила страшная ярость, какой-то безудержный гнев, и он бросился на старика.
Но едва он замахнулся кинжалом, как в комнату снова ворвался вой. Изливаясь из каких-то мрачных глубин, он, казалось, заполнил собою всю башню и равнину, так что задрожали стены и посыпалась пыль со свисающих с потолка чучел.