Сага о Гудрид
Шрифт:
– Об этом он скоро узнает. Когда Торстейн с людьми вернется с охоты, они поднимут такой шум, что и мертвеца разбудят.
Гудрид дремала, когда послышался цокот копыт и человеческие голоса. На миг ей почудилось, что она снова дома, в Хеллисвеллире, и она все еще находилась в полугрезе, когда в дверях показался Торстейн. Гудрид поднялась, чтобы поздороваться с мужем: его замерзшая борода уколола ее и без того шершавую кожу.
– Мы уложили того медведя, Гудрид, но я уже знаю, что и ты не зря здесь сидела, пока нас не было!
– Тебе Харальд
– Ну разве можно узнать все историю в подробностях от Харальда? Он сказал только, что вор перерезал горло одной из наших коз, а моя жена убила этого вора…
С кровати, на которой лежал Торбьёрн, послышался смех, перешедший в кашель. Торстейн наклонился к тестю, а Гудрид взяла из рук Финны маленькую лампу. Свет ее упал на изможденное лицо Торбьёрна.
– Ты не хочешь попить, отец?
– Нет, спасибо… Я только хочу знать, что здесь произошло. Похоже, что стоило мне улечься в постель, как тут же начало что-то случаться…
Пока Торстейн и Стейн, забрав лампу, ходили смотреть на убитого вора, Гудрид рассказала отцу всю историю как можно живописнее. Торбьёрн вроде бы повеселел, но голос его звучал серьезно, когда он промолвил:
– Ты подвергалась опасности, Гудрид. А если бы это был белый медведь?
– Нет, это был Бард Трескоед, – сказал Торстейн, вернувшись назад и тяжело опустившись на скамью возле кровати больного. – Смерть оказалась для него лучшим исходом.
– Что же теперь будет с его женой и детьми? – встревожилась Гудрид. – Они умрут от голода?
– Ничего не будет. Бард убил свою семью еще осенью. Один пастух видел их трупы, когда искал пристанища в непогоду.
– Я не знал этого, – сказал Торбьёрн. – Чему быть, того не миновать. – Он медленно перекрестился и задумчиво произнес: – Всех нас ожидает смерть. Ты останешься ночевать у меня в доме, зять? У меня в конюшне найдется место для твоих лошадей.
– Спасибо, но я поеду домой: северное сияние не даст сбиться с пути. Может, Стейн поможет мне повезти мою часть медвежьей туши? А шкуру ты возьми себе, Торбьёрн, Тьорви и Кольскегги вешают ее сейчас на сеновале.
Торбьёрн, закрыв глаза, кивнул в ответ, а Гудрид молча прижала руку Торстейна к своей щеке. Ей будет неуютно в постели без его широкой, надежной спины.
Поздно вечером Гудрид прилегла на подушки, которые Торкатла принесла на скамью возле постели Торбьёрна. Она прислушивалась к потрескиванию древесного угля, положив руки на живот. Вот снова это: что-то затрепетало внизу живота, словно порхающая моль. Две моли, три, четыре… Наверное, это крохотные ручки и ножки ребенка. «Белый Христос, если ты заботишься и о малых сих, благослови этого младенца, как просил об этом в молитвах отец!»
Гудрид не знала, как долго она проспала, когда услышала крик Торбьёрна. Дрожащими руками она зажгла жировую лампу, оставленную Торкатлой у очага, и села на скамеечку возле кровати больного. Торбьёрн хватал ртом воздух, держась за грудь.
– Отец, выпей это, тебе станет легче… – Гудрид поднесла к нему чашечку с отваром мать-и-мачехи; половина его стекла по седой бороде Торбьёрна.
Когда он откинулся на подушки, Гудрид взяла его горячую, сухую руку в свою, чтобы утешить и его, и себя. Вокруг спали люди, ровно дыша во сне, и она вдруг ощутила себя невыносимо одинокой. Через некоторое время Торбьёрн прошептал:
– Как странно… Сегодня вечером мне привиделось, что я у нас дома в Исландии.
– Мне тоже так показалось, отец. Наверное, нам напомнил об Исландии цокот копыт и людские голоса на дворе…
– Может быть. А может, я просто услышал, как приближаются кони, которые ждут меня в Раю. Там меня ждет и мать твоя, Халльвейг Торбьёрн попытался улыбнуться.
– Откуда ты это знаешь? – все спрашивала Гудрид.
– Снорри Годи обещал мне, что я встречу свою Халльвейг в Раю, если похороню ее в освященной земле и сам проживу жизнь добрым христианином. В последние годы я обходился без лошадей…
Гудрид затаила дыхание, ожидая, что еще скажет отец. А он умолк и потом сказал вису:
Темным было утро,когда навек простиласьс тобою любящая мать,и нежная жена – со мной!Ты наша дочьи будешь дальше жить,а смерть меня уводиттуда, где догорает день.Он закашлялся и прошептал:
Любящие душиот Христа ждут встречив вечной жизни…Гудрид наклонилась, к отцу, но услышала лишь его прерывистое дыхание.
В следующие несколько дней Торбьёрн то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Гудрид не отходила от его постели. Торкатла, видя ее изнеможение, предложила посидеть возле Торбьёрна ночью, но Гудрид слышать ни о чем не желала. Она пробовала поесть те вкусные кушания, которые предлагали ей и Торкатла, и Финна, но горло сжималось от горя, и она не могла проглотить ни кусочка.
Перед обедом к ней вошел Харальд Конская грива: лицо его светилось от радости.
– Гудрид! На крыше сидит белый сокол. Стейн побежал за приманкой и силками для него!
Гудрид окаменела, потом с трудом поднялась, накинула на плечи платок и вышел наружу. Солнечные блики на ледяном фьорде ослепили ее: будто ножом полоснули по глазам. Она взглянула на конек крыши.
На самом коньке сидел белый сокол – как раз там, где перекрещивались над входом в дом две резные доски. Дух-двойник – фюльгия – сидел неподвижно, не замечая людей внизу. Время от времени он вытягивал шею, хлопал сильными крыльями и вновь погружался в неподвижность.
Гудрид перекрестилась и медленно произнесла: