Сага о Гудрит
Шрифт:
В следующие дни Карлсефни ни словом не обмолвился о парусине, обещанной ему Гудрид, и она уже решила, что он просто забыл об этом. Сама же Гудрид бывала на Бревенном Мысе гораздо чаще, чем прежде, помогая Финне и Торкатле. На третий день после смерти Харальда Гудрид вытаскивала лодку на берег и вдруг услышала за спиной голос, который просил ее подождать. По каменистому склону к ней сбегал Карлсефни.
– Ты не забыла, что обещала взять меня с собой и показать парусину, Гудрид? И еще, я хотел увидеть твой двор…
– Я не думала, что ты захочешь отправиться на Бревенный Мыс после всего,
– Нет, почему же… А кто будет грести?
– Я сама. Здесь недалеко, и потом, все остальные заняты.
Он сделал ей знак, чтобы она садилась в лодку, резко оттолкнулся от берега, вставил весла в уключины и принялся медленно, но споро грести.
Волосы его растрепались, и он казался юным и беззаботным. Голые ноги почернели от солнца, покрытые золотистыми волосками, похожими на лепестки гусиной лапчатки. Гудрид вспомнила, как она со своей сестричкой Ингвилль играла в детстве, когда они вместе оказывались друг напротив друга в одной лодке: девочки старались ухватить друг друга пальцами босых ножек, словно это были руки. Гудрид почувствовала, что краснеет, и проговорила как можно спокойнее:
– Старайся держаться подальше от устья реки, там опасное течение.
– Я вижу.
Гудрид поняла, что сказала глупость. Ей ли учить мужчину, который умеет управлять большим кораблем в открытом море, ведя его через бесчисленные чужеземные реки и порты…
Словно угадав, о чем она думает, он сказал:
– Только глупец может броситься в незнакомые воды.
Долгое время они молчали. За широкой спиной Карлсефни Гудрид стал виден ее двор: они подплывали все ближе к берегу. Сперва Гудрид боялась показаться глупой, а теперь она чувствовала, как внутри поднимается радость, и она ощутила себя молодой, впервые с тех пор, как Торстейн уплыл к берегам Виноградной Страны.
Карлсефни вглядывался в берег, направляя к нему лодку, а потом взглянул прямо в глаза Гудрид, заставив ее встретиться с ним взглядом. Ей казалось, что она заглянула в глубокий омут, в котором мерно покачиваются водоросли, и пришлось бороться с искушением броситься в глубину и утонуть в ней. Ни один из них не проронил ни слова.
На берегу залаял Фафни, и к гостям поспешили навстречу Стейн и Халльдор. Гудрид объяснила им цель приезда Карлсефни, и все четверо двинулись к дому. Там все было по-прежнему. Финна мирно ткала, а Торкатла вышла из молочной кладовой, окутанная запахом сыра, чтобы поприветствовать гостей. Гудрид подумала, что служанка не одобрит этого молодого богатого купца Карлсефни. Однако она, напротив, держалась с ним почтительно, выказывая ему уважение, словно это был сам Лейв сын Эрика, и следуя за ним по пятам в амбар, чтобы показать ему красно-белую парусину.
При виде этой ткани на Гудрид нахлынули воспоминания. А Торкатла тем временем давала свои пояснения:
– Просто чудо, что мы не успели использовать этот кусок парусины. Подумать только, мы пережили такое ужасное путешествие по морю! Никакая сила не заставит больше меня пересечь фьорд в обратном направлении. Хотя Гудрид-то, как говорится дочь своего отца – ей морская качка нипочем… Да и Торбьёрг-прорицательница говорила ей в тот раз, что ей суждены далекие путешествия и…
Пока Торкатла болтала без умолку, Карлсефни внимательно осмотрел весь рулон парусины. Наконец он выпрямился и сказал:
– Что же, товар отличный. Но мне надо еще локтей двадцать.
– У нас есть шерсть и крапивное волокно, – вставила Гудрид. – И я сама могу соткать недостающее. – Повернувшись к Торкатле, она прибавила: – Я обещала Торфинну Карлсефни показать наш двор. А потом мы у тебя отведаем, что Бог пошлет.
– Я рада, что ты проголодалась, Гудрид, – просияла Торкатла. – Как раз самое время!
Они осмотрели все постройки на дворе, сад и медленно шли вдоль берега, направляясь к реке. Благоухание позднего лета распространялось вокруг них, а в зарослях ивняка слышался шорох зайцев и куропаток. Карлсефни похвалил скот Бревенного Мыса, пасущийся у берега, а потом вновь умолк. Чтобы нарушить молчание, Гудрид проговорила:
– Хочешь ли ты, чтобы остаток парусины был тоже красного цвета? Или, может, ты предпочитаешь другой цвет?
Карлсефни, смотря прямо перед собой, ответил:
– Когда-то у тебя был синий плащ. Мне хотелось бы иметь этот цЦвет на своем парусе.
Гудрид затаила дыхание. Так он не забыл!…
– А у тебя был зеленый плащ, – это было все, что она успела сказать, прежде чем Фафни, сопровождавший их всю дорогу, вдруг оживленно залаял и бросился быстрее молнии в заросли на речном берегу.
Карлсефни схватил собаку за ошейник, дожидаясь, когда к ним подойдет Гудрид. А она, подоспев, заметила, что Фафни роет ямку на косогоре. В земле, среди пожухлой травы, оказался скелет младенца. Ребеночек лежал словно в утробе матери, поджав ножки, и на хрупком черепе виднелись черные волосики. Сердце Гудрид замерло. Что за злые чары предстали ее взору: кто посмел выкопать ее крошечную дочку на Песчаном Мысе и положить ее здесь, словно зловещее напоминание о том, что Гудрид не способна рожать детей!
Она опустилась на землю, закрыв лицо руками. Над ней раздался голос Карлсефни:
– Похоже, что ребенок умер около года назад, так что ты вряд ли сможешь узнать, чей он…
Гудрид медленно и судорожно вздохнула. Подумав, она ответила:
– В то лето мы с Торстейном отправились на Песчаный Мыс, а Тьодхильд рассказывала, что рабыня Ауд ждет от Ньяля ребенка. Значит, скорее всего это ее дитя. Но что из этого: это крохотное создание умерло, оно мертво… – голос ее прервался, и она перекрестилась.
Карлсефни сел на приличном расстоянии от нее, но она все равно чувствовала тепло его тела, и мысль об этом утешала ее. Наконец она первая прервала молчание. Сама не желая этого, она сложила вису, в которой выплеснулось все, что она носила в душе:
Я под сердцем, носила дитя,А теперь его тельцеПокоится там,Где долина простерлась на север.И печалью объятыИ я, и мой род.С тоскою взываем к малютке,Но больше ее не увидим.