Саламандра
Шрифт:
— Да, конечно, ты-то подскажешь! Признавайся, твои чары, ты лес околдовала?!
— То не я тебя околдовала, а Саламандра твоя…
Вспыхнул весь Золотарев до корней волос, поставил на землю драгоценные амфоры.
— Если и околдовала, то только любовью своей безграничной! А тебе-то что? И откуда все знаешь?
— Я, Петр Лексеич, все знаю. Не ты один такой, бедняга. Не одну душу она загубила, разум помутив, тело охомутав…
— Замолчи, замолчи! — закричал Петр. — Колдунья проклятая! Что ты можешь знать?! Иди отседова подобру-поздорову! — и ну на нее кулаками
Отскочила резво старуха.
— Не серчай шибко, Петруша, — говорит. — Вот что я тебе, милай, скажу: она ведь не человек, хотя и божье создание. Созданье, наделенное потусторонней силой, уж не знаю, кем. Так что не я ведьма-то, а…
Заткнул уши Золотарев.
— Слышать тебя не хочу! — крикнул он. — Уходи!
Ведьма покачала головой и что-то проговорила, но он ее, конечно, не услышал. У него была только одна мысль — расправиться с ней. Но как?!
— Ладно, — схитрил он, — мы поговорим. Чудны мне показались слова твои обидные, но старого человека и взаправду уважать надо. Может, присядем здесь на пригорке?
— Вот и хорошо! — радостно воскликнула старуха. — Значит, не все еще потеряно, спасу я тебя.
А рядом с пригорком тем как раз и тек глубокий ручей, в котором задумал Петр ведьму утопить. Только они подошли к нему, как схватил он ее за талию, приподнял высоко да как бросит в воду!
— Одумайся, Петрушенька! — взмолилась она. — Отпусти меня! Расскажу я тебе тайну великую, секрет страшный…
— Не надобно мне твои ведьмины тайны!
И утопил ее в потоке, только пузыри зловонные разбежались в стороны! И стал лес знакомым, привычным, исчезли чары колдовские. Возрадовались тут звери лесные, защебетали птицы поднебесные, заиграло солнышко мириадами лучей. Нет больше ведьмы поганой, нет больше карги проклятой! Слава, слава, слава королевичу Петру!
Пришел наш герой во дворец, а Марфушка больна лежит! Вся бледная, словно мел, пот ручьем льет, ноги-руки трясутся, из прекрасных глаз слезы идут. А вокруг ящерки вовсю суетятся, лечат. Подбежал испуганный Петр к нареченой своей, упал на колени.
— Что с тобой, Марфушка моя?! Что случилось-приключилось?! Кто посмел?! Откуда? Как?
Открыла глаза Марфушка ясные.
— Ох, Петенька, еще бы чуть-чуть и не застал бы ты меня в живых. Да и сам бы сгинул. Вовремя колдунью поганую утопил, чары колдовские прервал! Погубить она нас хотела ни за что, ни про что.
— Да, да! Нет ее больше, любимая…
— Петенька, милый!.. Чтобы я без тебя делала!
— Марфушка…
— Полежу немного я, отдохну. Ты не беспокойся, милый. Все будет хорошо…
А через несколько дней, под самое утро, беда приключилась. Во дворец рыцари ворвались, на драконах прилетевшие. Разлучить им захотелось Петра с Марфушкой, в темницу сыру посадить, жизни лишить. Проснулся Золотарев, слышит — шум, стук, гам и рев непонятный. То ящерки уже королеву свою защищали, ворога лютого били.
Вскочил он резво и на помощь кинулся, топор свой верный сжав в руках. Не уйти подлым рыцарям, не спастись!
Много их было! В кольчугах, шлемах, с мечами вострыми, щитами пестрыми. Уже и Марфушку в полон взяли, и ящерок порубили на кусочки мелкие.
— Спаси меня, Петенька! — закричала Марфушка. — Бей ворога! Силу я тебе дам великую…
Увидал такое Петр, услыхал плач любимой, осерчал премного и с кличем бравым бросился в бой. Дрогнули ряды рыцарей, смешались. Одного разрубил Петр, второму руку перебил. Но вмешались тут драконы могучие, пламя изрыгающие. Дыхнули они на Золотарева огнем сильным, жаром небесным, дымом смрадным, лапами когтистыми ударили, хвостами шиповаными почву из-под ног выбили. Зашатался от ран полученных Петр, выронил топор. Кинулись всей толпой на него рыцари бесчестные, вязать принялись путами крепкими, веревками пеньковыми да цепями железными. Свернул он одному рыцарю голову, да более не успел — совладал с ним ворог, скрутил молодца, на землю сыру бросил.
Заплакала горько Марфушка, зарыдала. Слезы жгучие полились из ее прекрасных глаз.
— Что же будет теперь? — причитала она. — Петенька, ах, Петенька… Прощай, друг любезный! Чувствую, не свидимся уж более…
— Прости, — отвечал ей Петр, боль ужасную превозмогая, — что получилось так, Марфушка. Свидимся мы еще, попомни мое слово, свидимся. Я так просто не сдаюсь! Потому что… Я люблю тебя!
— Я тоже люблю тебя, милый! Но, видать, наше время еще не пришло…
— Марфушка…
— Заклинаю тебя, родной — помни меня, Петенька, днем и ночью, в стужу и в зной! Никогда не забывай, слышишь? Помни…
Засмеялись тут рыцари жестоко. А Петру совсем нехорошо стало, поплыло все перед глазами, рук-ног не чувствует. Схватили его рыцари и потащили волоком куда-то в лес, наверно, на казнь лютую.
— Помни меня, милый, помни! — несся ему вдогонку нежный марфушкин голос.
И не страшно ему было, потому что Петр твердо знал — королева ящерок отныне всегда с ним…
— Вот такие вот дела, — сказал, ухмыляясь Озеров. — Работаю, что говорится, не покладая рук, не жалея живота своего.
— И, значится, заработались, — в тон ему констатировал Белошицкий. — Да, Павел Александрович, без литру в твоем хозяйстве не разобраться. Черт ногу сломит в этой документации.
— А это, чтобы враг не догадался, — засмеялся Озеров. — Ты, Вась, не напирай на все сразу. Понимание, оно, видишь, приходит со временем…
— Весь вопрос состоит в том, сколько его, времени, понадобится! В понедельник я должен уже принять этот бордель.
— Ничего, литр водки — и вперед! — Озеров опять засмеялся своим рокочущим баском.
Белошицкий закинул ногу на ногу и кивнул на табличку, висящую на стенке в рамке и гласящую «Курить строго по доверенностям от психиатра»:
— Доверяешь?
— Ради Бога, Василь Олегович, вам — всегда пожалуйста.
Белошицкий достал непочатую пачку «Мальборо», распечатал ее и выудил из нее пару сигарет.
— А я все, бросил, — похвастался Озеров.
— Похвально, похвально, — замычал Белошицкий с сигаретой в зубах.
— Может, кофейку? — предложил начальник госпиталя.