Салават-батыр
Шрифт:
— Хоть и не лето на дворе, а придется тебе, Емельян Иваныч, побыть до утра в телеге. Ну а я уж тут рядышком посижу, покараулю, — сказал он.
Пугачева привязали к повозке. Собиравшийся бодрствовать остаток ночи Суворов сделал попытку разговорить узника, но только зря старался. Взбудораженный видениями и порожденной ими надеждой, тот, пропуская мимо ушей его вопросы, как завороженный, смотрел на укрощаемый людьми пожар.
Отбиваясь от них, огонь принимал причудливые формы и на какое-то мгновение даже вздыбился в образе коня,
И тут Пугачев поймал себя на мысли, что он, как живому, всей душой сочувствует мятущемуся огню, видя в нем бунтаря, полного решимости ему помочь: «Беги, беги, Емеля, покуда я в силе. Я их отвлеку». Да где ж ему бежать-то, не с руки… Знать, отбегался уж…
— Слава те, Господи, вовремя углядели, — раздалось поблизости. — Сколь ушатов водицы выплеснули, так хошь не здря. Кажись, на сей раз пронесло. Уцелела наша деревенька, — крестился, глядя на затухающее пожарище, низкорослый, щуплый мужичонка.
«Затравили, усмирили строптивца всем миром», — с тоскою подумал Пугачев и устало закрыл глаза. Ему не хотелось видеть тлеющие на месте отбушевавшего пламени головешки. Еще бы, ведь он и сам был сродни им…
Сравнив себя с остывающей головней, Пугачев почувствовал всю безысходность своего положения и, чуть не взвыв, громко выдохнул.
Ни на миг не терявший бдительности Суворов, прислушавшийся даже к его дыханию, выждав немного, спросил:
— Ты чего, Емельян Иваныч?
— Да ничего, ваша милость. Притомился. Скорей бы уж, что ли. Сколь нам ишо осталось?
— Две трети пути одолели. Стало быть, с половину того, что прошли.
— Ну и куды ж вы меня везете? — пользуясь случаем, как бы невзначай, кротко спросил Пугачев.
— Хоть и не положено, а скажу: до Симбирска, — ответил Суворов.
— Вот те здрасте! А зачем не в Москву аль в Питер?
— В Симбирске нас с тобой, брат, сам генерал-аншеф граф Панин дожидается. Слыхал, небось, про такого?
— Как не слыхать, ваша милость, — уныло произнес Пугачев. — Да ведь я при ем во второй армии служил… Уж больно строгий был.
Суворов сказал правду. По прибытии в Симбирск Пугачева прямиком повезли к Панину.
После непродолжительного общения с самозванцем известный своим крутым нравом граф, обозлившись на него за непочтительное, как ему показалось, обращение, приказал сковать его по рукам и ногам и посадить на цепь.
Памятуя о том, что совсем недавно он и сам повелевал людскими толпами, Пугачев держался с достоинством. Не сетуя на судьбу, он ел и пил то, что ему давали.
Как-то раз, когда Пугачев перекусывал, к нему явился Петр Иванович Рычков. Заметив, с каким повышенным вниманием разглядывает его почтенный пожилой человек, он приветливо окликнул:
— Доброго здоровьица, барин! Айдате, отведайте со мной наваристой ушицы, — насмешливо сказал Пугачев. — Милости
Поколебавшись немного, академик медленно приблизился к узнику и, не зная, с чего начать, спросил:
— Суда дожидаемся?
— Верно, дожидаемся.
— Хотел бы я понять, как же вы посмели дерзнуть на столь немыслимое злодейство.
— Виноват, барин. Кругом виноват. Хошь пред господом богом, хошь пред государыней-матушкой. Доведется в живых остаться, постараюсь вины свои загладить, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил он.
Рычков помолчал немного, потом вдруг обдал Пугачева полным скорби взглядом.
— А сына моего почто убили? Какой вам он убыток сделал?
— Сына? — тихо переспросил, растерявшись, тот. — А кто был ваш сын, барин?
— Андрюша… — сквозь слезы с нежностью произнес академик и, взглянув на него с укором, уточнил: — Комендант Симбирска, полковник Андрей Петрович Рычков.
Пугачев напрягся, пытаясь что-то вспомнить, но, так и не вспомнив, пожал в недоумении плечами.
— И сколь годов сынку вашему было? — с сочувствием спросил он.
— Тридцать шесть… Самый старшенький…
— Ну да… — покачал головой Пугачев. — И много их у вас?
— Семеро. А была бы дюжина, кабы господь остальных не прибрал.
— Большая у вас семья, барин, однакож.
— Большая — не большая, а каждый из детей моих мне дорог. Вон возьмем, к примеру, руки, — растопырил пальцы Рычков. — Какой палец ни укуси, все та же боль. Не приведи господь пережить своих детей, — сказал он и, не удержавшись, горько заплакал.
Пугачев взглянул на свои закованные в кандалы почерневшие руки и тоже зарыдал.
VI
Суворов, воспринявший как должное расточаемые ему Паниным похвалы за поимку самозванца, вскоре и сам охотно уверился в том, что это его прямая заслуга. Начальник секретных комиссий Павел Сергеевич Потемкин, из чьих рук выскользнул Пугачев, с неодобрением наблюдал, как прославившийся в последней войне полководец прилюдно лобызал главнокомандующему руку.
После целой череды допросов Панин, принявший самозванца из рук в руки, направил генерал-поручика в Башкортостан.
Приехав в Уфу, Суворов вселился во второй особняк промышленника Твердышева и с ходу, не дав себе ни дня передышки, приступил к делу. Вдохновленный своими недавними успехами, он жаждал как можно скорее покончить с очагом незатухающего бунта.
Расстелив на столе большую карту, генерал бегал по комнате, с нетерпением поджидая отцов провинции и военачальников. Они должны были ввести его в курс дела и помочь уточнить места, где были сосредоточены основные силы мятежников.
Еще накануне Суворов тщательно изучил границы провинций, дорог и уездов, и с приходом местного начальства с поразившей всех быстротой отметил на ландкарте пункты расположения и деятельности наиболее крупных повстанческих формирований.