Сальтеадор
Шрифт:
Всадник проезжал, звук копыт удалялся. Дон Руис снова и снова шагал по комнате, уронив голову на грудь. Беатриса отступала от балкона, покачивая головой, и весь ее вид говорил: «Нет, это не он», а обе женщины возобновляли свой негромкий разговор.
Мимо проехали пять или шесть всадников; пять или шесть раз раздавался цокот копыт и стихал, отдавшись болью в сердцах тех, кто внимал ему с тщетной надеждой. Но вот снова раздался стук копыт — конь скакал со стороны Сакатина.
Сцена, которая каждый раз возникала при звуке копыт, возобновилась;
— Это он, мой мальчик, я узнаю его!
Мерседес стремительно вскочила, охваченная порывом материнской любви.
Дон Руис посмотрел на нее странным взглядом, и она замерла на месте, не садясь, но и не делая шага вперед.
Донья Флор то краснела, то бледнела — она встала, как и донья Мерседес, но силы ей изменили, и она упала в кресло.
И вот мимо окон проехал всадник — на этот раз звук подков замер возле дома и раздались удары бронзового молотка в дверь.
Однако все, кто ждал с различными чувствами появления того, чья рука только что подняла дверной молоток, так и не тронулись с места, только лица выдавали мысли трех женщин и мужчины, который с испанской чопорностью, соблюдая правила этикета, принятого в шестнадцатом столетии не только при дворе, но и в дворянских семьях, удерживал их взглядом.
Слышно было, как входная дверь открылась, шаги стали приближаться, а затем появился дон Фернандо, но, словно разделяя общее смятение, остановился на пороге.
Он был одет в изысканный дорожный костюм, и вид у него был такой, словно он вернулся из долгого путешествия.
Дон Фернандо бросил беглый взгляд на низкий зал и на всех, кто ждал его: дон Руис был первым, кого он увидел; налево от дона Руиса на переднем плане две женщины — его мать и донья Флор — стояли, поддерживая друг друга, а в глубине, словно застыв после суеты и волнения, пряталась старая Беатриса.
Он быстро все подметил: холодный, чопорный вид дона Руиса, кроткое выражение лица доньи Мерседес, полный воспоминаний нежный взор доньи Флор и преданную улыбку Беатрисы.
Дон Фернандо успел взглянуть на каждого из четверых, хотя это заняло не больше времени, чем проблеск молнии.
И вот, с почтительным изяществом склонившись перед отцом, будто и в самом деле после долгих странствий, дон Фернандо сказал:
— Сеньор, да будет благословен тот день, когда вы дозволите сыновней любви прийти и простереться у ваших ног, ибо этот день — самый счастливый в моей жизни.
И молодой человек с явным недовольством, как бы выполняя необходимый обряд, встал на одно колено.
Дон Руис мельком посмотрел на сына и заговорил тоном, который совсем не подходил к его словам, ибо слова были ласковые, а голос звучал сурово:
— Встаньте, дон Фернандо, добро пожаловать в этот дом, где отец и мать уже давно с тоской ждут вас.
— Сеньор, — отвечал молодой человек, — сердце мне подсказывает, что я должен стоять на коленях перед отцом, ибо он не протянул мне руку, не дал поцеловать ее.
Старик
— Вот моя рука, и да образумит вас Господь Бог, о чем я молю его всем сердцем.
Дон Фернандо взял руку отца и коснулся ее губами.
— Теперь, — сказал старик, — войдите в наш дом и поцелуйте руку вашей матери.
Молодой человек поднялся, поклонился дону Руису и приблизился к матери с такими словами:
— Сеньора, со страхом в сердце, преисполненном стыда, я предстаю перед вашими глазами, пролившими столько слез из-за меня. Да простит мне Бог, а главное, простите вы, сеньора!
На этот раз он преклонил оба колена и, простирая руки к донье Мерседес, стал ждать.
Она же приблизилась к нему и с тем нежным выражением, которое даже материнский упрек превращает в ласку, протянула сыну руки, поднесла к его губам, говоря:
— Ты сказал о моих слезах, из-за тебя я плачу и сейчас, но верь мне, любимый сын мой, то были слезы горестные, зато ныне они мне сладостны.
Она посмотрела на него с кроткой материнской улыбкой.
— Добро пожаловать, дитя моего сердца! — произнесла она.
Донья Флор стояла позади Мерседес.
— Сеньора, — сказал ей дон Фернандо, — я знаю, что знаменитый дон Иньиго, ваш отец, намеревался сделать для меня; это намерение для меня равно деянию, примите же и на его долю благодарность, с которой я обращаюсь к вам.
И вместо того, чтобы попросить позволения поцеловать ее руку, как просил у родителей, он взял завядший цветок, спрятанный у него на груди, и с благоговением приложился к нему губами.
Девушка вспыхнула и отступила на шаг; то был анемон, который она дала Сальтеадору в харчевне «У мавританского короля».
Но тут старая кормилица потеряла терпение и приблизилась к донье Мерседес со словами:
— О госпожа, ведь я тоже отчасти мать нашего ненаглядного сына?
— Сеньор, — сказал молодой человек, обернувшись к дону Руису и в то же время с какой-то детской улыбкой протягивая руки к кормилице, — вы разрешите мне в вашем уважаемом присутствии обнять эту добрую женщину?
Дон Руис кивком дал позволение.
И Беатриса бросилась в объятия того, кого она называла своим мальчиком, без конца прижимая его к груди и запечатлевая на его щеках звонкие поцелуи, которым народ дал священное название — «поцелуи кормилицы».
— Ах, да она счастливее всех нас! — прошептала донья Мерседес, когда кормилица обняла ее сына, которому подобало в присутствии дона Руиса поцеловать только руку матери.
Две горестные слезинки скатились по ее щеке.
Дон Руис ни на миг не отводил мрачного взгляда от картины, которую мы попытались изобразить.
Когда по щекам доньи Мерседес покатились слезы, лицо его передернулось и он зажмурился, словно ядовитая змея воспоминаний ужалила его в сердце.
Он сделал невероятное усилие, сдерживая себя; его рот открылся и тут же закрылся, губы дрогнули, но он хранил молчание.