Салыуй

Никто не знал, откуда взялся на Пайтыме Егор. В апрельский полдень он вышел из тёплого оттаивающего леса к озеру и постучал в ворота пайтымской спасательной станции. Залаял Чавач, загромыхал цепью, но, подлетев к воротам, вдруг умолк.

– Кто?! – крикнул начстанции Старорук, недовольный тем, что его отрывают от работы. Он бросил тряпку на дно перевёрнутой лодки и, вытирая руки о штаны, пошёл открывать.

На станции Иван Иванович Старорук жил один. Изредка у него останавливались приятели из местных небольших дельцов. По нескольку дней они

проводили в обыкновенных развлечениях: рыбалке, охоте, а большей частью пьянстве. Станция держалась на них да на друге – начальнике местной ГИМС 1 , который хотя и не мог платить денег, по крайней мере оставлял всё как есть. Вопреки алкоголю и табаку сохранивший к своим сорока семи отличное здоровье, бывший водолаз-монтажник Иван Старорук нашёл свою счастливую жизнь, всецело ей отдавался и не любил посторонних.

Взглянув на отбежавшего от забора и как-то сжавшегося Чавача и двинув, чуть освобождая, загнанный в колоду топор, Иван Иваныч отодвинул длинный штырь засова и приоткрыл ворота.

– Ну? Ты кто? – спросил он у темноволосого парня лет двадцати трёх – двадцати четырёх, одетого в выцветшие какие-то стройотрядовские, советского времени, бежевые брюки и одинаковую с ними куртку поверх зимнего тельника.

– Я Егор. Хотел у вас пожить – пустите?

Иван Иваныч повёл бровью, сунул руки в карманы:

– С чего это?

– Мне бабушка в посёлке сказала, что можно у вас остановиться. Что домики есть у озера.

– Незнакомых я не беру. Ступай, – начальник станции собрался было закрыть ворота, но Егор вытянул вперёд руку. На его раскрытой ладони лежал небольшой мешочек.

– Заплачу. Надо здесь до осени пожить. Пустите?

Иван Иваныч пожевал губу, помедлил, раздумывая, не прогнать ли. Затем глянул сурово в глаза странному парню, взял мешочек, не сразу распутал завязки, раскрутил плотную ткань: внутри лежали золотые самородки.

– Это золото. Должно быть, не самое лучшее… Хватит столько? – Егор чистыми тёмно-карими глазами смотрел на начальника станции, не выказывая никакого стеснения или страха.

– Ты что? – снова впился в него глазами Старорук. – Это шутка какая-то? Я, брат, шуток не люблю.

Повисла пауза. Сзади зазвенела цепь: Чавач осторожно выглянул из конуры.

– Значит, не шутка?

Егор молча мотнул головой:

– Я честно говорю. Золото моё. Ещё помочь могу: рыба, дрова, стройка.

– Странно, – произнёс вслух Иван. Он закрутил мешочек обратно и раздумывал, что следует делать.

Старорук не был жадным до денег человеком, однако поселяя на своей территории какого-нибудь коммерсанта, не стеснялся сразу с него спросить. «На лебёдку, электричество, да избу вон там сложить», – прибавлял он, объясняя как бы, что берёт не с потолка. Теперь же приличные, кажется, деньги ему почти что навязывали. «Он понимает ли, сколько здесь, если золото настоящее?» – думал Иван Иваныч, прикидывая, откуда мог взяться такой странный человек: одежда Егора, современный на вид рюкзак, висевший за плечами, противоречили во всём самой ситуации, которая допускала, например, подозрительного старателя, а может быть, старца, невесть из какой глуши вылезшего, но только не молодого парня, похожего на туриста.

– Ну допустим, – решился он наконец частью из-за того, что как раз имел намерения, требовавшие вложений, а частью из простого любопытства. – Нет за тобой какого греха? Не в бегах случайно?

– Нет.

– А чего именно ко мне? Вон, в той стороне дачи…

– Хочу на озеро.

Иван качнул головой, как бы дивясь происходящему, но настороженность его пропала, а когда такое случалось, Старорук становился хозяином радушным и хлебосольным.

– Ладно, поживи, – он сунул мешочек в карман, развернулся и пошёл к дому. – Ворота закрой. Меня Иваном звать.

Под управлением у начстанции было метров триста побережья, а сказать по правде, весь Пайтым: Старорук выпивал и с местной милицией, и с «бизнесом»; он имел какое-то не отмеченное нигде право начальствовать над будто забытым всеми озером. Забытым, потому как одноимённый посёлок в то время совершенно вымер: завод огнеупоров обанкротился, совхоз закрылся.

От посёлка до озера – шесть километров, до города – все тридцать. Отдыхать ездили на водохранилище или к югу, на озеро N., и причиной было не только расположение: Пайтым имел дурную репутацию. Во-первых, никак нельзя было успокоить слухи о радиоактивных захоронениях к северу от озера. Кроме того, на Пайтыме пропадали люди. Случаи эти как будто закончились в восьмидесятых, но поскольку расследования (как бы они ни проводились) результатов не дали, страшилки про Пайтым к концу девяностых уже можно было считать частью местного фольклора.

На огороженной высоким забором территории станции располагались несколько приземистых рыбацких домиков – срубов с пологими крышами. Со стороны заваленного металлоломом пляжа возвышалось неуклюжее двухэтажное строение с наблюдательной вышкой, которое Иван Иваныч называл «спасовкой». Стояла «спасовка» у самой воды, в глубине небольшой бухты. Половину первого этажа занимал эллинг 2 , от которого в воду уходили рельсы слипа 3 . В эллинге прятались зелёная «Нива» и единственный катер Ивана – водомётный «Восток». Снаружи лежали на досках перевёрнутые и укрытые ещё выцветшим зимним брезентом лодки – «Пеллы» и дощатые «Фофаны». По берегу протянулись прямыми линиями пирсы, добротные, с новой доской и обросшими лишней краской кнехтами 4 .

Егор сидел на пирсе. Солнце уже закатилось; холодный несильный ветер шёл со стороны воды, гнал волны, покачивая понтоны.

– Знаешь, сколько положено человек на смену? – спросил Иван Иваныч, включая освещение. – Четверо. Где их только найти… Люди – х-хурма на блюде… Что дом? Пойдёт?

– Пойдёт, – кивнул Егор, не оборачиваясь.

Старорук выделил для путника дальний сруб, заваленный всяким хламом, зато имеющий кухоньку со старой газовой плитой, дал коробку консервов, прилично старых галет и перловки: