'Сам Вальтер Скотт', или 'Волшебный вымысел'
Шрифт:
Байрон, со своей стороны, незадолго до смерти писал, поправляя не кого иного, как Стендаля, отозвавшегося невысоко не только о литературных достоинствах, но и о личных качествах Скотта: "Я знаю Вальтера Скотта давно и хорошо и, в частности, видел его при обстоятельствах, требующих истинного характера, поэтому должен заверить вас, что характер его заслуживает восхищения, что изо всех людей Скотт - наиболее открытая, наиболее благородная и наиболее благожелательная натура".
Надо отметить, что Вальтер Скотт занимает едва ли не уникальное место среди писателей как объект биографических исследований. Под пристальным взглядом новейших биографов всякие "хрестоматийные лики" рассыпаются и распадаются, изменяясь подчас до неузнаваемости. Вальтер Скотт остается все тем же, каким видели его современники, человеком цельной и добротной натуры. Идут годы, и уже не годы - века, между тем на страницах новых биографических книг о нем виден все тот же энергичный, деятельный здоровяк (даром, что с увечной ногой), от шуточек которого помирал со смеху весь добровольный полк легкой кавалерии,
Среди собеседников прославленного "шотландского барда" были и наши соотечественники. С некоторыми из них у Скотта установились отношения дружеские и доверительные. Сведения об этих знакомствах были собраны академиком М.П. Алексеевым23, и это своего рода хроника, в которой блистают наши известнейшие имена той поры - генерал Ермолов, художник Брюллов и даже император Николай I, который, впрочем, был тогда еще только великим князем... Но, конечно, в первую очередь по степени интенсивности и близости знакомства надо назвать три имени - Денис Давыдов, его племянник Владимир Орлов-Давыдов и атаман Платов.
"Получил письмо от знаменитого Дениса Давыдова, "черного капитана", который так отличился во время (наполеоновского - Д.У.) отступления из Москвы. Если мне удастся выудить у него несколько историй, это будет большой удачей", - писал Скотт в дневнике во время работы над жизнеописанием Наполеона.
Не нужно думать, будто Вальтер Скотт всегда нам сочувствовал. Он был истый британец, а это означает, что в политике он неукоснительно следовал правилу исключительного своекорыстия: "Права она или нет, но это моя страна". В этом они решительно расходились с Байроном. Интересы страны вне зависимости от их направленности или оправданности составляли для Вальтера Скотта непреложную истину. Поэтому, если интересы наших стран совпадали, как это было в пору войны с Наполеоном, Вальтер Скотт радовался нашим успехам. Если же не совпадали (а это касалось всего Востока), то Вальтер Скотт радовался только нашим неудачам, в том числе неудачам того же "черного капитана".
Как установил академик М.П. Алексеев, прозвище "черный капитан" значилось под портретом Дениса Давыдова, который он послал Вальтеру Скотту, а тот хранил его у себя вместе с кавказским кинжалом и показывал гостям. Однако встречи между ними не произошло...
Зато Вальтер Скотт виделся с двумя другими героями войны 1812 года Ермоловым и Платовым. Матвей Иванович Платов, судя по всему, произвел на знаменитого шотландца особенно сильное, просто неизгладимое впечатление. Надо отметить, что легендарным казачьим атаманом была поражена вся Англия. За ним, когда он прибыл в Лондон, ходили толпы. Дамы старались вырвать по волоску из хвоста его коня. Оксфорд присудил ему почетный университетский диплом, Лондон подарил саблю в золотой оправе. Когда же Платов прибыл на скачки, имеющие у англичан значение национального символа, то поднялась буря восторгов. Говорят, когда Платова везли в фаэтоне на ипподром, то за кучеров у него сидели лорды24. Так что не один Вальтер Скотт интересовался чудо атаманом. Когда же их представили друг другу, то оказалось, что их дальнейшее сближение затруднено из-за взаимного незнания языков друг друга. Скотт ни слова не знал по-русски, Платов - по-английски. Но это препятствие оказалось преодолено сразу установившейся взаимной симпатией. Высшим ее выражением явилась сцена, имевшая место уже не в Англии, а во Франции, и запечатленная очевидцем: "Когда сэр Вальтер был в Париже, он, однажды прогуливаясь по бульвару, услыхал конский топот и, обернувшись, увидел атамана, скачущего во всю прыть, с длинным копьем в руке, сопровождаемого шестью или семью казаками дикого вида. Как только они поравнялись, тот так круто осадил свою лошадь, что она поднялась на дыбы, а он соскочил с нее, бросив поводья одному из сопровождавших, кинулся к сэру Вальтеру, обнял его, расцеловал в обе щеки и, вскочив на лошадь, ускакал, как вихрь". Удивительно ли, что и много лет спустя после этого Вальтер Скотт вспоминал (для сравнения) изрезанное сеткой тонких морщин лицо "атамана Платофф".
Владимир Петрович Орлов-Давыдов, потомок одного из "екатерининских орлов" и двоюродный племянник Дениса Давыдова, был дольше и лучше других знаком с Вальтером Скоттом. Он был представлен Вальтеру Скотту в юношеском возрасте, шестнадцати лет, и сохранял с ним отношения в последующие годы. Он бывал у него в Аббатсфорде, не раз находился в числе избранных гостей хозяина дома, помогал ему в сборе материалов о нашей стране, от него Вальтер Скотт получил сведения и о походе Наполеона, и о "Слове о полку Игореве", которое В.П. Давыдов перевел специально для того, чтобы с ним мог познакомиться чародей воскреситель прошлого. Денис Давыдов собирался сообщить Пушкину об этих близких отношениях своего племянника с Вальтером Скоттом - сохранился черновик его письма. Среди реликвий, привезенных В.П. Орловым-Давыдовым из Англии, была и рукопись Скотта, попавшая к нему, правда, не из рук автора, а через аукцион. Это рукопись романа "Талисман", она у нас сохранилась, и по ней мы можем видеть, как работал неутомимый Вальтер Скотт, как его перо покрывало словами страницы, а затем в печати те же слова производили на читателей впечатления волшебства и чуда.
Сохранились и воспоминания очевидца о том, как писал Вальтер Скотт. Это едва ли не самое во всех литературных летописях поразительное свидетельство о писательской работе. Рассказ занесен в особую оксфордскую книгу литературных примечательных фактов и историй.
Запечатлел эту историю все тот же биограф - зять Вальтера
Дело происходило в Эдинбурге, в доме, находившемся на углу улицы святого Георга и Касл-стрит. Это где то поблизости от эдинбургского адреса Вальтера Скотта (Касл-стрит, 39), но в ту пору будущий зять-биограф об этом не подозревал. Молодые люди веселились, причем их веселье подогревалось добрым старым вином. И вдруг на лице своего собеседника и друга, жившего в этом доме, Локхарт заметил выражение ужаса. Глаза остановились, рука с бокалом замерла. "Что с тобой?" - спросил Локхарт. Друг показывал на окно. На окно! А в окне через улицу было видно другое окно, и в том окне - рука. Рука с пером, бегущая по бумаге... "И так день и ночь, - рассказывал друг, - когда бы я сюда ни пришел, когда бы ни взглянул в это окно, я вижу все то же самое: пишущую руку". "В этом, - продолжал друг, - есть что-то невероятное, гипнотическое, завораживающее, какое-то наваждение. Вон она, вон она, эта рука, неустанно бегущая с пером по бумаге, и лист за листом, лист за листом, покрытый письменами, летит со стола, а рука все бежит, все пишет, и так день и ночь, всегда, когда бы ни встать здесь и ни заглянуть в окно, можно увидеть неведомую, таинственную, невероятную, пишущую руку". Кто же это пишет? Кому принадлежит не знающая устали рука? Быть может, какой-нибудь переписчик-поденщик, - такова была догадка Локхарта (не подозревавшего, сколько еще раз в жизни ему предстоит с почтением наблюдать и пожимать ту же руку). "Нет, друзья мои, - сказал им хозяин дома, - это пишет сэр Вальтер Скотт".
Помимо этого вполне достоверного случая, есть и легенда о том, что Вальтер Скотт от поэзии перешел к прозе и вместо поэм взялся писать романы потому, что на литературном горизонте взошла звезда несравненного поэтического соперника Байрона. Это полулегенда, скажем так, ибо во всяком вымысле содержится то зерно истины, из которого вырастает самый вымысел, не какой-нибудь вообще, произвольный вымысел, а именно этот, данный вымысел. К реальности в этой версии относится тот факт, что Байрон после довольно бледного дебюта вдруг блеснул поэмой о Чайльд-Гарольде, точнее, первыми главами (или "песнями") поэмы, которые, согласно еще одной полулегенде, позволили ему в одно прекрасное утро проснуться и узнать, что он стал знаменит. До этого значительную известность и значительные суммы (на которые в своей сатире намекал Байрон) приносили Вальтеру Скотту его поэмы. К нашим дням, надо отметить, уже умерла или по меньшей мере ослабла привычка читать пространные поэтические тексты, мы поэму воспринимаем как нечто исключительное, и внимание в любом поэтическом произведении обращаем не на повествовательно-сюжетную сторону. А во времена Вальтера Скотта и Байрона еще жила идущая из древности традиция внимать поэтам как сказителям и читать поэтические повествования, в которых стихотворный размер и рифмы помогали движению сюжета25. Успех у публики первой же поэмы Вальтера Скотта был столь значителен и устойчив, что последующие его поэтические произведения издатель был готов покупать, что называется, на корню, выдавая поэту аванс, невиданный до тех пор. Прямо надо сказать, Вальтер Скотт показал, что поэзией можно жить. За романы же он взялся не потому, что поэмы Байрона возымели еще больший успех, а потому, что он решил, что романы позволят ему жить еще лучше.
Прежде всего Вальтер Скотт сам стал издателем, партнером издательской фирмы, которую он же решил снабжать литературной продукцией. Эта фирма выпустила "Деву озера", поэму, которая своим успехом побудила предприимчивых людей прокладывать дороги и строить гостиницы для желающих посетить то самое озеро. И фирма, которую номинально возглавляли два брата Баллантайн, вроде бы начала процветать. Но вскоре эта фирма потерпела крах, потому что нельзя было продержаться на произведениях одного, хотя бы и очень популярного автора; в остальном, да исключением Вальтера Скотта, фирма издавала какой-то на редкость неходовой товар. Чтобы выйти из этого финансового затруднения, Скотт быстро дописал роман, который был им начат лет за десять до этого (тогда и видели его руку, неустанно пишущую), а поскольку он не был уверен в успехе, роман был выпущен без имени автора. Когда Байрон впервые виделся со Скоттом и с похвалой отозвался о прочитанном накануне историческом романе, он не знал, что говорит это автору. Байрон считал, что перед ним собрат-поэт, знаменитый поэт сэр Вальтер Скотт. Но вскоре и романы оправдали себя, возымели успех, и анонимный автор превратился в Великого Неизвестного, хотя, впрочем, тайна авторского имени, в особенности для узкого круга, вскоре перестала быть тайной.
Романы выпускала другая фирма - опытного издателя Констебла, выручившего безрассудных Баллантайнов. А чтобы не оставить без дела и "сырья" своих партнеров, Скотт занялся наряду с писанием романов подготовкой к печати целой библиотеки английских классиков. Им было в общей сложности выпущено более семидесяти книг выдающихся авторов и написано более двадцати пространных биографий. Неудивительно, что "пишущая рука" не знала покоя.
Причиной финансовой катастрофы, сократившей Скотту жизнь, обычно называют "замок", который Вальтер Скотт взялся строить в приобретенном им имении. Но и это полулегенда, в значительной мере лишь благовидный мотив для объяснения того плачевного положения, в котором вдруг оказался прославленный на весь мир писатель: находясь на вершине славы, Скотт одновременно скатился в долговую бездну.