Сама себе враг
Шрифт:
– Что же ее мучит? – не понимала я.
– У короля есть любовница, Барбара Кастлмейн, – задумчиво произнес Генри.
– Я слышала это имя, – вспомнила я.
– Ваше Величество, кто же его не слышал! Это замечательная женщина!.. – воскликнул Генри и осекся. Помолчав мгновение, он пояснил: – По мнению некоторых, самая красивая женщина в Англии – но, следует признать, и самая опасная. Она полностью подчинила себе короля. Именно она – виновница всех несчастий Екатерины.
– Она была его любовницей еще до того, как королева приехала в страну? – осведомилась я, хотя знала ответ на этот вопрос.
– И до, и после того, Ваше Величество, – подтвердил Генри, – но сейчас король хочет
– Не может быть! – воскликнула я, возмущенная такой непочтительностью.
– Уверяю вас, что так оно и есть. Когда королеве предложили список ее будущих придворных дам, имя Барбары Кастлмейн в нем значилось первым, – рассказывал Генри. – Екатерина его вычеркнула. Позже ваш сын лично представил Кастлмейн королеве, которая милостиво приняла ее и даже позволила поцеловать себе руку. Разумеется, она знала о чувствах короля к этой особе, но не заметила, что она была внесена в новый список где-то в конце. Когда же одна из ее приближенных указала ей на это, королева была так потрясена, что у нее пошла носом кровь и она упала в обморок.
– Бедное дитя! Неужели Карл не понимал, что делает?! – негодовала я.
– Ваше Величество, он весь во власти этой Кастлмейн, – говорил Генри. – Король даже потребовал, чтобы его супруга перед ней извинилась. И вот теперь Екатерина отказывается принять эту особу, а Карл настаивает на своем.
– Это ужасно! – воскликнула я.
– Кларендон пытался убедить короля в том, что он неправ, и Карл, несомненно, прекрасно это понимает, но, как я уже сказал, перед чарами леди Кастлмейн он бессилен, – заключил Генри.
Я была вне себя. Екатерина понравилась мне с первого взгляда. Мне показалось, что у нее мягкая, восприимчивая натура, но самое главное – она была католичкой, и я надеялась, что она благотворно повлияет на Карла.
В какое же трудное положение попала я, едва ступив на английскую землю! Сидя на берегу реки, я долго обсуждала это с Генри.
– Всякий раз, когда я приезжаю в эту страну, меня сразу же окружают сплошные неприятности, – говорила я. – О Генри, как мне хочется опять очутиться в Шайо или Коломбе!
Потом я вспомнила о моей дорогой Генриетте и обо всем, что произошло с нею во Франции, – и впервые в жизни вдруг почувствовала себя старой и, в сущности, равнодушной к тому, что творится в моей семье. Все мои дети выросли, и я ощутила острое желание отгородиться от их суетных забот и уединиться в своем маленьком замке в Коломбе, окружив себя лишь преданными друзьями, такими же – или почти такими же – старыми, как и я. Мы хорошо понимали друг друга и могли бы мирно жить вместе.
Теперь мне более всего хотелось поскорее вернуться назад во Францию. Я не хотела ссориться с Карлом, так как знала, что он всегда любил меня. Я не хотела ссориться с Джеймсом, а это неизбежно произошло бы, если бы я стала давать ему советы. И даже Генриетта давно уже предпочитала поступать по-своему.
Как выяснилось, я приняла весьма мудрое решение. Карл и Екатерина помирились, и она даже согласилась принять леди Кастлмейн в число своих придворных дам. Мало того, как ни странно, она вовсе не разлюбила Карла и была по-прежнему привязана к нему.
Сомерсет-Хаус, как и множество других замков и усадеб, был разграблен людьми Кромвеля и нуждался в ремонте, поэтому я довольно долго прожила в Гринвиче. В конце же лета я с радостью перебралась в Сомерсет-Хаус. Примерно в это же время я совершила маленькое открытие: после того как я прекратила вмешиваться в дела своих детей, они стали лучше относиться ко мне.
Мне очень нравилась королева, и она часто навещала меня. Это было печальное маленькое создание, чувствовавшее себя очень одиноким. Она страстно мечтала о ребенке,
Меня все больше тянуло в родную Францию. Я не любила холодные английские зимы, а местные туманы отвратительно действовали на мои легкие. В конце концов я сказала себе, что, невзирая ни на что, покину родину моего мужа и навсегда обоснуюсь неподалеку от Парижа. Правда, предполагалось, что я останусь жить в Англии, ибо Карл положил мне большое денежное содержание и Кларендон не хотел, чтобы эти деньги уплывали во Францию, но мое здоровье и состояние духа не позволяли мне долее задерживаться здесь. Я объявила о своем решении королю, но он воспротивился моему желанию и заверил, что сделает все, чтобы жизнь моя протекала приятно и покойно. Я вынуждена была подчиниться.
Я почувствовала себя намного лучше, окончательно обосновавшись в Сомерсет-Хаусе. Круглоголовые занимали его довольно долго и успели там похозяйничать. Сознание этого было поначалу неприятно для меня. Они уничтожили все лепные украшения, разбили зеркала, сожгли нарядную мебель, но более всего пострадала, разумеется, моя любимая церковь. Я проявила большой интерес к восстановлению дома, ибо многое, а вернее сказать – почти все, было сделано сообразно с моими вкусами и желаниями. Потолки украсила великолепная роспись, по стенам были развешаны позолоченные бронзовые канделябры… Дворец приобрел поистине королевский вид, и я заново полюбила его. Я велела повесить на окна плотные занавеси малинового шелка и установить за ними экраны, которые прекрасно защищали от холодных ветров, дувших с реки. В доме был великолепный сводчатый зал, за которым располагалась большая комната, где я могла принимать горячие ванны. Садовники сделали для меня дорожку, по которой я спускалась к реке, не пачкая ног. Ничто больше не напоминало о присутствии в Сомерсет-Хаусе этих противных пуритан.
У меня появился свой собственный небольшой двор, душой которого являлся, конечно же, Генри Джермин. Моим канцлером был именно он – лорд Сент-Альбанс. Я завела музыкантов, псарей, сокольничих – ведь я всегда так любила разнообразные развлечения. Выезжала я в большой карете или же в портшезе, и меня непременно сопровождали двенадцать алебардщиков в черных, расшитых золотом одеждах. У меня была дюжина гребцов, которые требовались мне, если я решала путешествовать по реке. Короче говоря, я жила по-королевски, и этим я была обязана не только Карлу, но и себе. Ведь я столько лет бедствовала, сберегая каждый грош и отказываясь от самого необходимого только ради того, чтобы вернуть моему сыну отцовский престол. И Карл, разумеется, оценил это.
Когда ремонт Сомерсет-Хауса был закончен, я оказалась вся в долгах, но это меня мало беспокоило и даже служило извинением: ведь я редко принимала у себя визитеров, не давала балов и не устраивала приемов.
Мимо моих окон часто проплывали разнообразные лодки и суда, и я с удовольствием наблюдала за ними. Река вообще давала мне много поводов для развлечения, потому что на ней ни на день не затихала оживленная жизнь. Летом я устраивала концерты, и над водой далеко разносились чарующие звуки музыки. Оказалось, я чувствую себя гораздо лучше, когда не даю людям многочисленных советов и не пытаюсь переделать их на свой лад. Генри Джермин очень одобрял мой новый образ жизни. Он всегда считал, что окружающих стоит изучать, но не учить. Он растолстел и страдал подагрой, но по-прежнему оставался моим неунывающим лучшим другом.