Самаэль
Шрифт:
— В Челябинске…
— Челябинск, — повторяет он, — странный выбор… Ну, так вот, дали мне пять лет, за которые от нее я не получил ни письма, ни весточки. Конечно, я обиделся. Самолюбие, мать его, обида… Когда вышел, честно, было не до поисков, надо было поднимать дело, которое за пять лет захирело… А потом решил, что, наверное, у нее новая семья и я буду только лишним… Может ты кого-то уже называешь папой, а тут я…
— Нет, не было у нее ни-ко-го. Все время одна, и даже ухажера не видела ни разу.
— Как она, вообще?
— Папа, — прикусываю губу и из глаз побежали струйки
Повисла тишина… Он провел рукой по лицу и оперся локтем в подлокотник кресла, уткнувшись лицом в кулак. Странно, но мне показалось, что неподдельная грусть и горе по потере родного человека, отразились на его лице.
— А я ведь правда ее любил, одну, остальные как тени. Часто вспоминал… Она очень красивая… была, но в ней столько домашнего уюта, тепла, заботы… Домой возвращался всегда с удовольствием. Я знаю, что она не смогла смириться в-первую очередь с тем, что я от нее скрывал правду, не доверял…, а я просто боялся потерять ее, она ж как ангел, всегда поступала правильно, а тут я, прикидывался добрым принцем, а потом, оказался хладнокровным убийцей… Что с ней случилось?
— Рак… Съел ее за полгода. Мы боролись, но последняя стадия и рак был головного мозга, постоянные головные боли, обезболивающие не помогали, она очень страдала… Последний месяц она просто пролежала в комнате с зашторенными окнами, боясь лишний раз пошевелиться. И так же тихо умерла, во сне, — я не выдержала и начала рыдать.
Отец подошел и обнял меня. А я как вернулась в нашу квартиру, туда в Челябинск.
— Я вечером заглянула и подумала, что она спит, — говорю сквозь всхлипы, — а утром, перед тем как идти в институт зашла, хотела спросить, что принести, а она уже вся холодная. Я кинулась к ней, начала теребить, — слезы льются нескончаемым потоком, мне кажется даже тогда я так не плакала, такое чувство, что до меня только сейчас дошло, что время не вернуть и мамы нет. Прильнула к отцу и, как маленький ребенок, которого обидели, пытаюсь найти защиту у взрослого. А он притулил мою голову к своему животу и гладит по голове успокаивая. — Когда приехали врачи, сказали, что она мертва уже больше десяти часов, то есть, когда вечером я заглядывала, она уже была мертва.
Так нас и застал Самаэль. Я решила на работе не называть его по имени, это только мое и для меня. Если он решил, что для всех он — Самаэль, значит так и будет.
— Что здесь происходит? — смотрю на ревущую Еву, на Сергея, который стоит с потерянным видом…
— Нет-нет, — говорю я, а то еще кинется меня защищать, подумает, что отец что-то мне сделал…, - я про маму рассказывала и про ее смерть, вот и расплакалась.
— Ясно, — прохожу в кабинет, закрывая дверь.
— Я бы хотел поговорить с тобой, Самаэль, — говорит Сергей, — по поводу Константина…
— Ну, пойдем…
— Нет, стойте. — останавливаю их я, — меня это тоже касается, и я хочу знать, что будет и чем все обернется.
— Ева, — говорит мне отец, — ты с ним…
— Да, — я поняла, о чем он, и чтобы не ставить его в неловкое положение, ответила раньше, чем он закончил фразу.
— Я, конечно, как отец, не очень рад, что ты связалась с Самаэлем…
— У меня это наследственное, от матери, тянет нас к плохим
— Костя, Костя… Да, приложил ты его хорошо…, в травме лежит у Петровича, — я так поняла, что это хорошо знакомый врач, в определенных кругах. — Куратору с Москвы не очень понравилось, что у вас начался замес из-за ба…, в смысле Евы. Ты сам понимаешь, что они не упустят шанса и вытрясут, и выкрутят из ситуации все до последнего цента. Я слышал, что стартовал тотализатор и принимают ставки на бой…, ты об этом знаешь?
— Уже знаю.
— А знаешь, кто соперник?
— Пока нет, держат в секрете, чтоб больше бабла срубить.
— А я знаю… Это Донован.
— И они готовы притащить его из штатов ради меня?
— В том то и соль, что он сам чуть ли бежит, чтоб набить тебе морду. Я так понимаю, что вы где-то пресекались?
— Пересекались, — подтверждаю я, — но мы в разных весовых категориях и в противники мне его никогда не ставили, он килограмм на тридцать меня больше. А теперь, я так понимаю, бой будет подпольным и можно все?
— Правильно, — говорит Сергей, — там такие суммы ставят, что общий счет уже не в одном миллионе долларов исчисляется, а в десятках. Выигравший получит много.
— А проигравшим должен быть я…, правильно? Даже если я выиграю, не выйду, так?
— Так…, - подтверждает Сергей.
— Чудно. Рассказывая мне об этом, ты рискуешь. Зачем тогда?
— По-родственному, — Сергей хмыкнул и вышел из кабинета Евы.
Поворачиваюсь к Ева, а она вся бледная.
— Эй, ты чего?
— Это все из-за меня… Ты жил, а тут бах… и я свалилась тебе на голову, а еще и кучу проблем с собой притащила, — у меня сегодня день слез какой-то, я столько уже сто лет не плакала. А тут понесло меня.
— Иди сюда, — Саша садиться в кресло и подзывает меня.
Подхожу и сажусь ему на колени, и он обнимает меня, как маленького ребенка, гладит по голове, а я, уткнувшись ему в шею, всхлипываю и пытаюсь успокоиться.
— Ты, Ева, самое прекрасное, что когда-либо было в моей гребаной жизни. Ради тебя я сверну горы и головы, даже такую громадную как у Донована. У меня есть стимул остаться живым, я хочу любить тебя долгие, долгие годы. И тебе от меня не отвертеться.
— Это я тебя не отпущу… И в обиду не дам…
— Я уже наслышан, как ты мою честь отстаивала в разговоре с Кристиной… За меня никто, ну кроме мамы в школе, никогда не вступался. А ты, как дикая кошка шипишь и готова глотку за меня перегрызть, — говорю улыбаясь, а на сердце тепло разливается….
— Потому что ты самый лучший, — говорю правду, как думаю, ничего не утаивая. Я простая, прямолинейная. Нет у меня женского кокетства и не умею я набивать себе цену.
Замолчали, каждый думает о своем. Я прерываю тишину первой.
— Что дальше будет? Он сильный противник, этот Донован?