Самая страшная книга 2023
Шрифт:
Бритые затылки. Одни лишь бритые затылки в прицеле. Он – рабочий на конвейере, по которому двигаются детали, заготовки для наполнителя ям. Он должен делать свою работу. И делать ее качественно.
На четвертом по счету затылке произошел сбой. Производственный брак. То ли Иван немного отвлекся, то ли осужденный невпопад дернулся, но пуля не попала в голову, а лишь чиркнула по уху, раскровавив всю раковину.
Он остановился, обернулся и крикнул: «Мама!» И Иван вдруг понял, что это парень лет пятнадцати,
На него и ушел запасной патрон.
Пятый, шестой, седьмой и восьмой номера прошли без осечек и промахов. А девятый и десятый вышли вдвоем.
Молодая женщина. Несуразная, худая, неровно бритая под мальчика и одетая в какие-то тюремные обноски. И ее дочка. Лет четырех или пяти, тоже одета в не пойми что и худая настолько, что идти сама, не держась за руку мамы, она не могла.
Потому и пустили их вдвоем, а не как обычно.
Иван замер от неожиданности. Потом встряхнулся, привычно взял затылок в прицел и снова задумался.
В кого стрелять раньше? В девочку – и мама осознает, что дочь мертва? Или в женщину – и тогда она умрет на глазах у ребенка?
Три секунды. Всплыло из учебы: минимальное время между выстрелами – три секунды. Плюс прицелиться…
А они все шли, взявшись за руки. И уже – уже сделали пять лишних шагов. А каждый шаг увеличивает дистанцию и шанс промахнуться. И запасной патрон истрачен. Если что – придется душить. Эту тонкую женскую шею или детскую цыплячью – собственными руками.
Руками, которые вот-вот начнут дрожать.
Все. Больше медлить нельзя – ни единого мига. Он взял в прицел женщину и нажал спусковой крючок.
Точно. Она упала на доски.
А девочка… Девочка, тряся мамину мертвую руку, медленно, почти как во сне, стала оборачиваться на Ивана.
2 мая 1979 года, город Колпашево, Томская область
– Карпов, Александр Данилович, – продиктовала Нина Павловна сержанту, старательно заполняющему бланк.
Мужчина, сидящий напротив, был крепким, моложавым пенсионером. И дом у него был под стать хозяину – крепкий и надежный. Медвежья шкура вместо ковра, ружье на стене.
– Вы охотник, Александр Данилович?
– Да, с детства хожу. Медведь, волк, рысь. Ну, понятно, лисы-зайцы всякие. Бурундуков вот даже умею по-особому приманивать, свистом…
– Ясно. Так кто к вам стучал-то?
Лицо пенсионера мгновенно посерело, от улыбки не осталось и следа.
– Мертвецы, – прошептал он севшим голосом.
Нина Павловна подняла бровь.
– Я понимаю, звучит глупо, – пенсионер заговорил быстрее, словно опасаясь, что его прервут. – Но это правда, товарищ следователь. Там, на обрыве… Ну вы знаете, на Старой Милиции… Там вскрылся могильник, и они вылезли… Сорок лет ждали, а теперь пришли мстить…
– И где же они? Григорьев, вы осмотрели территорию вокруг дома?
– Так точно, Нина Павловна, – отозвался сержант. – Ни живых, ни мертвых не обнаружено.
– Спрятались, – зашептал старик. – Вас увидели… Я не сумасшедший, поверьте. Я ведь не один такой, к кому они… Лешку, Лешку Воробьева уже взяли… Вчера… Вы же должны знать, да?
– Товарищ Воробьев умер от естественных причин, – произнесла Нина Павловна уверенным тоном, хотя у самой перед глазами всплыли пятна обморожения на шее повешенного.
– Нет, не верю, – он замотал головой. – Спасите меня, а? Заберите к себе в отделение, там же есть охрана, решетки? Посадите в камеру, наконец.
– Как я вас в камеру-то посажу? На каком основании? Успокойтесь, оставайтесь дома, запритесь, в конце концов. Никто вас не тронет.
Но пенсионер, казалось, уже не слышал ее.
– Я им не дамся, – тихо сказал он, смотря в пустоту.
Уже дома ее потревожили поздним звонком.
– Карпов, у которого вы сегодня были, помните? Застрелился. Соседи сообщили.
– Спасибо, что проинформировали. Опергруппа готова?
– Да, выезжает. Все сделаем и доложим. Спокойной ночи, товарищ следователь.
Нина Павловна положила трубку. Достала початую бутылку коньяка и стакан. Хотя бы немного. Чтобы согреться в этой холодной казенной квартире.
Сейчас она особенно чувствовала одиночество. Несколько месяцев в Колпашево, а друзей так и не появилось, все остались в Томске. Если бы и ей разрешили остаться там, в родном городе… Если бы не отправили сюда…
Вновь, как чертик из табакерки, выскочил декабрьский день, который она гнала из памяти. Тот парень в отделении – наглый пэтэушник, воняющий водярой. И не надо было ей с ним возиться, там делов-то – хулиганка, пятнадцать суток максимум. И он, понимая, что ничего ему не будет, куражился в пьяном угаре:
– Что ты, с-сука, мне сделаешь? Я рабочий класс!
Да, разозлилась. Да, распорядилась поместить его не в общую КПЗ, а в одиночку. И да, радовалась, слушая его бессильную ругань за стеной.
Сначала он матерился. Потом пошли пьяные слезы. Надсадные просьбы его выпустить. Просто крики. А после – стоны, показавшиеся Нине Павловне смешными в своем притворстве.
Она работала, уходила обедать, потом вызвали на совещание. Вечером было тихо.
Тогда, с некоторым злорадством, она решила, что урок усвоен. И попросила привести его и оформить.
– А в какой он? – спросил дежурный.
– Во второй.
– Во второй? В нее ж нельзя сейчас. Она не отапливается.
Стояла обычная сибирская зима. Днем было за тридцать, а к вечеру еще похолодало.