Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы
Шрифт:
У ручья светился огонь костра, и ветер донёс запах вкусной пищи.
— Гм… — сказал Гисборн, — это, во всяком случае, лучше, чем холодное мясо. По-видимому, единственным человеком, который мог оказаться здесь, должен быть Миллер; по своей службе он поехал осмотреть Чангамангский лес и, вероятно, забрёл в мои владения.
Громадный немец, главный начальник всех лесов Индии от Бирмы до Бомбея, имел привычку появляться, подобно летучей мыши, без всякого предупреждения, то в одном месте, то в другом, и именно в такое время, когда его там меньше всего ждали. Эти внезапные визиты, выявление всяких погрешностей тут же на месте
Густой голос Миллера доносился из темноты за костром, где он стоял за спиной своего любимого повара, наблюдая за приготовлением обеда.
— Не так много соуса, ты, сын дьявола! Ворчестерский соус — приправа, а не питьё. А, Гисборн, вы попали на очень хороший обед! А где же вы отдыхаете обыкновенно?
— Там, где я стою, сэр. Я не знал, что вы здесь.
Миллер оглядел представительную фигуру молодого лесничего.
— Хорошо! Это очень хорошо! Верхом на лошади, с запасом холодного мяса! Когда я был молод, я поступал точно так же. Но теперь вы должны пообедать со мной. Я был в главной квартире, чтобы представить мой рапорт за прошлый месяц. Я написал половину, а остальное я предоставил дописывать своим клеркам, а сам отправился на прогулку. Правительство помешалось на этих рапортах. Я так и сказал вице-королю в Симле.
Гисборн захохотал, вспомнив анекдоты, ходившие о Миллере по поводу его вечных конфликтов с высшим начальством; ему охотно прощали его вольнодумство, потому что в своём деле он не имел равного себе соперника.
— Если бы я застал вас, Гисборн, сидящим в своём бунгало и строчащим мне рапорт о плантациях вместо того, чтобы осматривать их, я бы отправил вас в Биканскую пустыню сажать там леса. Я прямо болен от этих рапортов и от пережёвывания бумаги, когда мы должны делать дело.
— Вы можете быть спокойны за меня — я не трачу много времени на свои отчёты, я так же ненавижу их, как и вы, сэр.
Разговор перешёл на профессиональную почву. Миллеру необходимо было задать кое-какие вопросы, а Гисборн нуждался в некоторых указаниях и распоряжениях; так прошло время до обеда. Уже много месяцев Гисборну не приходилось отведывать такой изысканной пищи. Никакая дальность расстояния от места снабжения продуктами не мешала Миллеру иметь хорошую кухню; и эта трапеза, приготовленная в лесной чаще, началась с небольшой пресноводной рыбы, приправленной перцем, и окончилась чашкой кофе с коньяком.
— Ах, — сказал Миллер в конце обеда, со вздохом удовлетворения закуривая сигару и удобно развалясь в своём сильно потёртом походном кресле. — Когда я пишу свои рапорты, я становлюсь вольнодумцем и атеистом, но когда я бываю в лесу, я — больше чем христианин. Я чувствую себя язычником.
Он с наслаждением засунул мундштук под язык, опустил руки на колени и задумался, глядя перед собой в густую чащу леса, полную таинственных шорохов: треска сучьев, подобного треску огня, вздохов и шелеста ветвей, поникших от жары и снова расправляющихся в ночной прохладе, неумолчного говора Канийского ручья и гудения многочисленного населения травяных лужаек, раскинувшихся у подножия горы.
Он выпустил густой клуб дыма и начал цитировать Гейне.
— Да, все это очень хорошо, очень хорошо! Я делаю чудеса, и, благодаря Богу, они дают плоды. Я помню ещё то время, когда лес был не выше ваших колен — отсюда и до самых пахотных земель, и в засуху скотина подбирала и ела кости дохлых животных. Но деревья имеют культ старых богов, и боги христиан громко вопиют. Они не могут жить в лесу, Гисборн.
Чья-то тень мелькнула на дороге, заколебалась и остановилась в сиянии звёзд.
— Я сказал правду. Слушайте! Вон и сам фавн пришёл взглянуть на генерал-инспектора. О, да это сам бог! Взгляните!
Это был Маугли, увенчанный своей короной из белых цветов, с полуободранной веткой в руке, Маугли, смутившийся света костра и готовый снова скрыться в лесной чаще при малейшей тревоге.
— Это мой друг, — сказал Гисборн. — Он ищет меня. Эй, Маугли!
Не успел ещё Миллер перевести дыхание, как человек очутился подле Гисборна, громко восклицая:
— Я виноват, что ушёл от тебя! Я виноват перед тобой, но я не знал, что подруга того убитого тобою у реки ищет тебя. Иначе я не ушёл бы. Она выслеживала тебя от самой опушки леса.
— Он немножко помешан, — сказал Гисборн, — он говорит о всех зверях так, как будто они все его друзья.
— Ну, разумеется, разумеется. Если бы фавн не знал их, то кому же и знать? — серьёзно сказал Миллер. — Что говорит о тиграх этот бог, который так хорошо знает вас?
Гисборн закурил сигару, и, прежде чем он успел рассказать все, что знал о Маугли и его подвигах, сигара догорела до самых кончиков его усов. Миллер слушал, не прерывая его.
— Это вовсе не сумасшествие, — сказал он наконец, когда Гисборн описал ему проделку Маугли с Абдул-Гафуром. — Это вовсе не сумасшествие.
— А что же это в таком случае? Сегодня он рассердился на меня, потому что я попросил его рассказать мне, как он это сделал. Мне кажется, что парень немного одержим бесом…
— Нет, это не безумие, но это очень удивительно. Обыкновенно такие люди рано умирают. И вы ведь знаете теперь, что ваш вор-слуга не мог объяснить вам, кто гнал его лошадь, и нильгаи, разумеется, тоже не мог сказать об этом.
— Нет, конечно. Но заметьте, там никого не было. Я прислушивался, а я могу слышать разные вещи. И бык и человек бежали сломя голову, обезумевшие от страха.
Вместо ответа Миллер оглядел Маугли с ног до головы и потом знаком подозвал его к себе. Он подошёл, как идёт олень по подозрительному следу.
— Тебе нечего меня бояться, — сказал Миллер на туземном наречии. — Протяни-ка руку.
Он прощупал его руку до локтя и кивнул головой, что-то соображая.
— Так я и думал. А теперь покажи колени.
Гисборн заметил, что, ощупывая колено юноши, Миллер улыбнулся. Его внимание привлекли белые рубцы повыше щиколотки.
— Они остались у тебя ещё от детства? — спросил он.