Самоидентификация
Шрифт:
С удивлением обнаруживаю рядом с дверью изрядно уставший исцарапанный блок домофона. Решаюсь понять руку и набрать цифры «4» и «6», но потом обнаруживаю, что дверь и так приоткрыта. Вздыхаю. Вхожу в подъезд. Здесь воняет гораздо меньше, но вряд ли это связано с проработавшим от силы два дня после установки домофоном.
Поднимаюсь на второй этаж. Нажимаю на кнопку звонка, и за дверью слышится раздражающее жужжание. Кто-то медленно, осторожно подходит к двери. Слышится «Ой», и я понимаю, что это мать. Дверь открывается.
– Дима! А что ж ты нас не предупредил?
Мать выглядит устало. Ультимативно устало. Морщин стало больше, седины тоже. Волосы забраны в пучок. Она пытается говорить удивленно и взволнованно, чтобы показать, как она рада. Но усталость берет свое, и имитация
– Извини, что с пустыми руками. Круглосуточных…
Мать машет головой, плачет и бросается на меня, и я заключаю ее в своих объятьях. Да, она определенно постарела. Это ясно не столько по внешним признакам, сколько по хватке, по тому, как она держится. Слабость, которая не знакома даже самым отъявленно устающим эффективным менеджерам и даже эффективным слесарям.
– Ну все, все, - я мягко отталкиваю ее. – Пригласишь?
Внутри я вижу с трудом поддерживаемый порядок и старый, так и не обновленный за эти годы ремонт эпохи молодой России. В дверном проеме, ведущем в комнату, молча стоит отец. Он сгорбился, несильно постарел, но лицо его почти не выражает эмоций.
– Димка, - растерянно шепчет и подходит ко мне шаркающей походкой и тоже обнимает.
Мои родители состарились. Для многих это одна из самых страшных вещей, что могут случиться. Осознание смертности. Страх потери незыблемого. Мне как-то побоку. Сухие факты. Я тоже когда-то состарюсь и откину копыта. Мало ли.
Отец дрожит, отходит от меня на шаг. Его вроде как пробирает на слезы радости, но кроме плачущей гримасы ни на что не хватает.
– Проходи, устал, наверное с дороги. Проходи на кухню или в ванную, как тебе удобнее, - мать сразу суетится, уносится на кухню.
– Да, - кивает отец, глядя на меня то ли с восхищением, то ли с презрением. – Вырос Димка. На раненой кобыле не подъедешь, - улыбается.
– Можно и на осле, я не гордый. Нечем особо гордиться, - улыбаюсь в ответ доброжелательно и жестом приглашаю отца пройти на кухню первым.
Кухня маленькая и тесная, по моим нынешним ощущениям. Концептуальное помещение с приличной техникой и стеклопакетом быстро к себе приучает.
Следующие полчаса мать хлопочет, разливает чай, безуспешно предлагает что-то поесть, что-нибудь еще приготовить, многократно сокрушается на тему того, что я даже не позвонил перед приездом; отец все бормочет о том, как здорово, что я приехал; я скромно, увиливая от всех возможно опасных подробностей, описываю прелести своей жизни. Живу я, как выясняется, стабильно, работаю много, личная жизнь так себе, ну, есть девушка там, жилье в порядке, все оплачиваю, на все хватает. Мать, при упоминании того, что на все хватает, осторожно улыбается так, чтобы только я это видел. Наводит на мысли. Отец предлагает, в пику чайной церемонии, пропустить «за зустріч» по рюмочке, и я, зная, что в ближайшее время никуда не поеду, а если и поеду – то вряд ли местные менты захотят со мной пообщаться, покорно соглашаюсь.
Какой-то древний коньяк оказывается омерзительным пойлом, но я изображаю удовлетворенность и едва удерживаюсь от того, чтобы потребовать добавки. Наступает мой черед расспрашивать за жизнь. Отец тактично отмалчивается и смотрит в чашку с недопитым чаем. Мать осторожно рассказывает, делает частые паузы, что-то обдумывает, выдает сухие факты. Кто-то там женился; кого-то в том году хоронили; коммуналка дорожает, как и везде; машина – древний, как кости мамонта, «жигуль», - сломалась в том году, и теперь они только пешком; всю сантехнику обновили в прошлом месяце. Все скромно и по-обывательски серо. Наиболее интересно выглядит тот момент, что мать работает в одном кафе, убирает по ночам, а отец практически постоянно сидит дома – курит, смотрит телевизор, пьет пиво. Отец получает пенсию и пособие по инвалидности рабочей группы, которое в своей время удачно провел, пока была возможность. Мать вышла на пенсию недавно. Более того – в последние годы я регулярно отправлял определенные – по меркам этого городка – неплохие, - суммы. Меня подмывает спросить, куда они делись и почему нет приличного ремонта в квартире и еще кое-что, но что-то удерживает.
– Покурим, может? – отец немного нервничает и привстает.
– Я… Я позже, - отрицательно мотаю головой.
Отец пожимает плечами. Сначала садится обратно, потом вздыхает и все-таки уходит.
Как только он выходит из кухни и исчезает в комнате, я перехожу в лобовую.
– Что у тебя с деньгами?
– Да есть деньги, Дим, ты не переживай.
– А почему тогда в прихожей обои отваливаются?
– Сделаем. Времени не было.
– Мам, что с деньгами?
– Господи, ну Дима, - тупит взгляд. – Ну, отложила я маленько, вдруг что. Ну, и отцу лекарства там нужны. Ну, и…
– А тебе ничего не нужно? Не проси меня врать, что ты прекрасно выглядишь.
Молчит. Смотрит в окно.
– Постоянно? – киваю в сторону комнаты.
– А что я могу сделать, - пожимает плечами. – Врачи говорят, нельзя, а ему разве докажешь.
Киваю. Провожу ладонью по лицу. Мелкая морось на окне. Когда я только приехал в метрополию, мать отправляла мне деньги, потому что знала, что я уехал учиться, и у меня в кармане ни гроша, и мне может быть хреново. Возможностей для заработка в большом городе всегда немеряно, и я старался тянуть, что мог. Только большого везения не было, и меня пару раз прилично киданули на деньги, но жил я не на съеме, а в общаге, и с голоду подохнуть не вышло. В итоге, те же деньги, что отправляла мне мать, я в какой-то момент стал отправлять обратно, приписывая и договаривая в телефонных разговорах, что все пошло на подъем, и что мне попалась удачная стажировка. По факту, до реальных финансовых подъемов было далеко, и я перезанимал, чтобы не похудеть в минус и отправить матери немного больше, потому что знал, что она была не только отправителем денег, но и первоисточником. Она работала всегда. Отец, как это ни печально, всегда был забулдыгой. До какого-то периода он работал и приносил деньги, потом у него был основательный, многомесячный загул, и стоял вопрос о разводе, но после долгих пересудов все наладилось. И уже через какое-то время благополучного сосуществования, он, выйдя на пенсию, практически отказался работать. Брал какие-то заказы по ремонту машин, время от времени пропадал в гараже, где, мне кажется, было больше водки, чем машинного масла и бензина. И то, как сейчас сложилась их с матерью жизнь, у меня удивления не вызывает. Говорить с отцом? Никакого толку. Как-то заставить его пересмотреть отношение? Вряд ли выйдет. Он был прощен после того, как несколько раз избил мать, когда я был совсем мелким. Был прощен после жутких затяжных блядок и залета какой-то телки из другого региона, на аборт которой ему пришлось скинуться с двумя другими коллегами, которые драли ее в одну ночь. Все это было непонятно и недоступно мне, когда я был ребенком и подростком, но сейчас я осознаю масштаб тех деяний, что совершил когда-то отец, и мне искренне жаль мать, но она, видимо, не могла действовать иначе. Не могла уйти. Да и путей было немного. Видимо. Отец стар. С него ничего не спросить. Да и желания нет. Выбор сделан для каждого.
– Позже…- запинаюсь, потому то мне вдруг кажется неуместным то, что я хочу сказать.
Мать вопросительно смотрит на меня.
– Нет, ничего такого. Ты-то как себя чувствуешь? По телефону все не поймешь…
– Да, нормально. Спину вылечила, болей больше нет. Тебе спасибо, сам знаешь.
– Чушь, - отмахиваюсь. – Главное, что у тебя все нормально.
– Я скучаю иногда так… - мать вздыхает. – Хотя, прости, это не надо говорить.
– Я редко звоню, - констатирую факт, тупо вперившись в потертую скатерть. – Обнови квартиру. Здесь тускло. Тебе нужно больше света. Хочешь, я сам организую ремонт? Найму ребят, и…
– Нет, Димочка, я все сделаю. Деньги твои лежат, я на следующей неделе поговорю со знакомыми, тут ходят мастера…
– Таджики что ль?
Мать пожимает плечами.
– Да, какая, в сущности, разница?
– Есть разница, - бурчу, хотя мне, по большому счету, безразлично, кто тут будет проводить ремонт.
– Ну, не знаю, - мать качает головой, и я обращаю внимание на покраснение на ее шее; нервы; гормоны? «Щитовидка»?
Отец возвращается на кухню. Вроде как бодрый, подтянутый, почти не прихрамывая, хотя это в его привычке.