Самураи

Оскар Ратти

Со временем некоторые из таких странствующих воинов полюбили этот значительно более трудный, но, как правило, и более интересный образ жизни, который заставлял их полностью использовать свой ум и воображение, а также не останавливаться в своем развитии на том, что являлось нормой для их времени. Те ронины, которые продолжали носить оружие и не утратили собственной индивидуальности в результате полного слияния со своим социальным окружением, будь то духовенство или один из классов простолюдинов, достаточно резко выделялись на фоне жестко стратифицированного общества феодальной Японии. В условиях конформистской культуры Токугава многие ронины стремились занять полувоенные должности городских стражников, или командиров отрядов, организованных для защиты каких-либо гражданских объектов (деревень, коллективных хозяйств, торговых складов и т. д.). Порою они демонстрировали такие выдающиеся боевые навыки, что какой-нибудь феодальный правитель предлагал им присоединиться к своему клану, таким образом предоставляя возможность с честью вернуться в ряды того класса, от которого они некогда отделились. Однако многие из них привыкали к свободной жизни — по крайней мере, настолько свободной, насколько это было возможно в феодальной Японии. Ронины путешествовали по стране, вступая в поединок со всеми, кто осмелился бросить им вызов (или принять). На самом деле, они часто пускались в путь

только для того, чтобы встретить достойного противника.

Будзюцу многим обязано этим воинам. Они были идеальными бойцами — идеальными благодаря своей самодисциплине, а также потому, что они могли полагаться только на собственные силы и всегда были готовы к поединку. Их боевой потенциал не раз признавали лучшие военачальники страны. Даже огромные армии Иэясу почти ничего не могли поделать с отрядами ронинов, «которые лишились всей собственности после битвы при Сэкигахара» (Code, 51) и впоследствии были наняты Хидэёри для защиты его замка в Осака. Будучи искусными воинами, а также в силу своей личной ненависти к Иэясу, они стали для него грозными врагами. Только длительные переговоры, усыпившие бдительность защитников и приведшие к неразумному ослаблению обороны, в конце концов позволили войскам Иэясу взять замок штурмом. Но, как рассказывает Нисида, даже после этого отряд ронинов, во главе которого находился знаменитый фехтовальщик Санада Юкимура, используя копья и мечи со смертоносной эффективностью, проложил себе путь сквозь ряды врагов и вплотную приблизился к главному штабу Иэясу, к ужасу его генералов и вассалов.

До Хидэёри и Иэясу Ода Нобунага, в самом начале своей карьеры полководца, осознал огромную ценность людей, ставших отверженными из-за превратностей политики и/или войны. Акэти, который в конечном итоге убил Нобунага, был простым ронином, чье боевое мастерство и личные качества произвели такое большое впечатление на Нобунага, что он возвысил его до положения другого знаменитого генерала, Хидэёси.

В период Момояма странствующих ронинов притягивали к себе города, где у них было значительно больше возможностей зарабатывать себе на жизнь, пусть даже самую скудную и непритязательную, чем в разоренной сельской местности. Часто они объединялись на короткое время, чтобы поднять восстание против законной власти; даже после прихода к власти Иэясу и на протяжении всей эпохи Токугава они оставались беспокойной социальной группой, чьи мятежи и бунты, хотя и подавлявшиеся регулярно силой оружия, непрерывно вспыхивали вновь и вновь. Каждый сёгун из клана Токугава опасался ронинов и старался держать их под строгим контролем в течение всего периода своего правления. Эти мрачные воины были проблемой для властей, как объединенные в отряды, так и по отдельности. Ронины доказали, что, сплотившись, они способны эффективно противостоять силам бакуфу в Симабара, когда их отряды присоединились к крестьянам [9] Арима и Амакуса, которые восстали против своих провинциальных правителей. Только после нескольких месяцев интенсивных боевых действий и продолжительной осады с участием пятидесятитысячной армии, а также при помощи голландских боевых кораблей с их мощными пушками бакуфу в конечном итоге удалось подавить восстание.

9

Преимущественно христиан.

Мирное течение правления Токугава постоянно нарушали заговоры ронинов и покушения на жизни представителей официальной власти, совершенные или спланированные ими. Имена отдельных личностей, особенно опасных ронинов, можно встретить в анналах тайной полиции сёгуна. Одним из таких бунтарей был Сёсэцу, странствующий ронин, который путешествовал по всей Японии в начале периода Токугава, испытывая свое искусство владения мечом в поединках с мастерами будзюцу, и в то же время устанавливал дружеские отношения и заключал союзы с другими воинами. В конечном итоге он тайно собрал отряд из пяти тысяч воинов, стратегически рассредоточенных внутри и вокруг Эдо (некоторые из которых даже обучали боевым искусствам правительственных чиновников). Хотя полиция, предупрежденная некоторыми торговцами и ростовщиками, которые поначалу согласились финансировать заговор, задержала Сёсэцу и главных его помощников накануне того дня, когда заговорщики собирались поднять восстание, ей не удалось представить сёгуну живых пленников — только трупы с животами, рассеченными в соответствии с правилами ритуального самоубийства.

Можно сказать, что, как отдельная социальная группа, ронины оказались одной из самых действенных сил в коалиции, объединившейся для борьбы с установленной при Токугава системой прямого подчинения провинциальным правителям, которую они помогли свергнуть ради системы всеобщего подчинения императору, и в его новой армии они, наконец, нашли свое законное место.

Индивидуалист по необходимости, ронин был вынужден полагаться только на себя самого и свои боевые навыки (особенно на умение обращаться с мечом и копьем), когда ему бросал вызов принадлежащий какому-нибудь клану самурай (обычно находившийся в компании других самураев), который счел себя задетым самим существованием такого социального урода. В конце концов ронин оскорблял все законы и обычаи клановой культуры, только будучи тем, кем он являлся. Более того, самурай мог не опасаться, что, убив такого человека, он вызовет этим чье-то неудовольствие или что хозяин убитого воина и другие члены клана попытаются ему отомстить — у ронина не было ни хозяина, ни клана.

Не далее как в конце девятнадцатого столетия мастер дзюдо Ёкояма стал свидетелем столкновения одного из таких странствующих воинов «в сильно поношенной одежде и… очевидно, очень бедного» с тремя молодыми самураями. Молодой человек заставил ронина принять его вызов на поединок из-за того, что он нечаянно задел своими ножнами ножны одного из них.

«В, соответствии с обычаем противники обменялись именами и обнажили мечи, Три самурая противостояли одинокому воину, на стороне которого, по всей видимости, находились симпатии свидетелей этого поединка.

Острые мечи блестели на солнце. Ронин, по невозмутимому виду которого можно было подумать, что он всего лишь отрабатывает фехтовальные приемы в тренировочной схватке, медленно наступал. Он направил острие своего клинка на самурая, расположившегося в центре трио, и словно бы не замечай тех, кто находился от него по бокам. Самурай в центре отступал дюйм за дюймом, а ронин все так же уверенно продвигался вперед. Тут самурай, который находился справа, решил, что видит перед собой незащищенное место, и бросился в атаку, но ронин, очевидно, предвидевший это движение, парировал его выпад и с молниеносной быстротой нанес врагу смертельный удар. Самурай, расположившийся слева, атаковал следующим, но его постигла такая же участь — после единственного удара он упал на землю, весь залитый кровью. Все это произошло за считаные секунды. Увидев, что случилось с его товарищами, самурай, находившийся в центре, оставил свое первоначальное намерение и пустился наутек» (Harrison, 71–72).

А ронин, покончив с врагами, «направился в ближайший полицейский участок, чтобы доложить о случившемся, как того требовал закон». И все это происходило в девятнадцатом столетии!

Итак, на протяжении веков эти не связанные обязательствами воины путешествовали вдоль и поперек по просторам Японии, часто нося в глубине своих сердец смертельную обиду на тех, кто нанес им оскорбление, то есть других, принадлежащих какому-либо из кланов воинов, а также их господ и учителей. Нередко последние — особенно учителя будзюцу — встречали соперника, не уступающего им в искусстве владения копьем или мечом, когда отвечали на открытый вызов, брошенный им безвестным странствующим буси,очевидно, не имеющим хозяина. С другой стороны, самураи, которые отправлялись на поиски наставника, редко вступали в смертельный поединок, поскольку они путешествовали по приказу своего господина и имели перед собой определенную цель — учиться. Ронин, не имеющий ни хозяина, ни цели, мог рассчитывать только на. собственный бунтарский характер, часто приводивший к вспышкам индивидуального насилия и сделавший ронина популярной фигурой среди простолюдинов, которые порой могли увидеть, как еще один ненавистный самурай принимал смерть от его руки.

В интересах собственного выживания ронин был обязан обладать таким обширным диапазоном знаний в области будзюцу, насколько это возможно для человека. Причем он должен был владеть не только традиционными методами боя, практиковавшимися представителями воинского сословия, но также и теми, что были распространены у простых людей, среди которых он проводил большую часть своего времени и с которыми — в силу гордости, свойственной каждому потомственному воину, пусть даже и не имеющему клановой принадлежности, — он чувствовал очень мало общего.

Часто можно встретить предположение, что ронин, освобожденный от традиционных уз, связывающих его с каким-то конкретным господином или кланом, автоматически становился врагом не только отдельных правителей и самураев, но и самой системы, заложенной в основу японского феодального общества, что также делало его защитником простолюдинов, которые, в конце концов, помогали ему выжить. Однако в большинстве случаев это предположение будет неверным. Конечно же, ронин имел все основания быть обиженным на свою судьбу, но чаще всего (за очень редким исключением) его обида возникала не из-за того, что он считал всю систему несправедливой и деспотичной, а скорее потому, что волею судьбы он был отлучен от военного истеблишмента и лишен, таким образом, своего законного почетного места в этой системе. Однако плохие взаимоотношения с военным истеблишментом не могли сблизить его с каким-либо другим общественным классом, к которым он (как всякий настоящий воин феодальной эпохи) испытывал искреннее презрение. Можно даже сказать, что независимое положение делало ронина еще более надменным и высокомерным, чем полноправный самурай, поскольку ни другие самураи, ни законы клана не имели на него никакого влияния. Он самостоятельно принимал решения в соответствии с обстоятельствами, и его свобода, когда она не сопровождалась сдерживающим влиянием чувства личной ответственности, могла породить неконтролируемого зверя, способного доставить немало хлопот полицейским силам разных городов. Косвенные упоминания в военных хрониках «ручных ронинов», которых содержали крестьяне, чтобы обучаться у них боевым искусствам (Dore 2, 242), на самом деле, говорит нам о том, что в отношениях с окружающими многие из этих воинов нередко вели себя как дикие, свирепые животные. В общем, он всегда был и оставался воином, которого поддерживала вера в незыблемость собственного статуса, несмотря на то что его отлучили от военной организации букё. Как указывалось выше, в отдельных случаях воин мог занять подлинно независимую позицию, которая в результате противостояния на индивидуальном уровне огромному давлению истеблишмента могла произвести на свет фигуру героических пропорций. Подвиги таких легендарных личностей составляют основу самых захватывающих эпизодов японской литературы и истории.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ХЭЙМИН

________________________________________________________________________

Крестьяне

С приходом к власти Токугава Иэясу различие между воином и крестьянином, между бусии хякусё (но)стало формальным принципом социальной стратификации.

Прагматический шаг, сделавший возможным введение данного принципа, был предпринят Хидэёси несколькими годами ранее (в 1588 году), когда он издал свой знаменитый «указ об охоте за мечами» ( катана-гари).Как отметил Годертьер, совершенно очевидно, что эта широкомасштабная конфискация оружия была проведена для того, «чтобы разоружить крестьян как класс и таким образом положить конец крестьянским восстаниям» (Goedertier, 128), представлявшим собой постоянную угрозу для воинского сословия. Однако таким же важным и высокопочитаемым принципом, имевшим силу в предыдущие эпохи, а в определенной степени и вплоть до самой Реставрации (по крайней мере, для воинов низших рангов и категорий) являлся принцип, согласно которому «самурай вел свое происхождение из класса крестьян и всегда мог вернуться к нему» (Dore 2, 221). Именно этот принцип держал воинов в провинциях очень близко к земле — источнику богатства и власти — и тем, кто ее возделывал. Низшие уровни пирамиды воинского сословия сливались с высшими уровнями класса земледельцев, и на протяжении всего феодального периода японской истории трудности, испытываемые одним из этих социальных слоев, немедленно сказывались и на другом. Такая взаимосвязь сохранялась вплоть до того времени, когда индустриальная революция сместила исторический фокус с сельской местности на города. На самом деле, этот принцип наиболее полно отражается в положении крестьянского класса, который Иэясу разместил на социальной лестнице сразу же после воинов, а также престижности должностей главы округа ( одзия) и сельского старосты ( нануси). Они «имели право носить мечи», могли отправлять своих детей в провинциальные школы и «обладали статусом, значительно превышающим статус простых солдат-пехотинцев» (Dore 2, 221). Причина такого покровительственного отношения станет понятна, если вспомнить о том, что даже после образования сильных корпораций или гильдий (дза)ремесленников ( сёкунин, ко)и торговцев (акиндо, сё)в призамковых городах и провинциальных центрах национальная экономика почти полностью зависела от производства риса. Рис был прочно связан с властью, и те, кто контролировал выращивание и распределение первого, обычно обладали и последним.