Самвел
Шрифт:
— Понимаю! — таинственно ответил старик и благочестиво поднял глаза к небу, словно моля бога об успехе задуманного предприятия.
— Каждый из моих людей, — продолжал Самвел, — должен отлично знать свою задачу; при малейшей ошибке все может погибнуть. Они должны следить за условными знаками и действовать соответственно им. Если же обстоятельства изменятся, то в таком случае ты должен сейчас же изменить и способы действия.
— Арбак уже все сделал, будь спокоен, — ответил старик и движением головы дал понять, что следует прекратить разговор, так как к палатке приближался князь Ваган.
Войдя в палатку, князь сказал:
— Теперь пойдем, дорогой Самвел, Меружан нас ждет; его гости уже в сборе.
III. Звита
…И персидские военачальники сказали иерею города Арташата Звиту: «Выходи из среды пленных и уходи куда хочешь». Иерей Звит не согласился на это и сказал: «Куда вы погоните стадо, туда же гоните и меня, их пастыря, ибо не подобает пастырю оставлять свое стадо, а должен он жизнь свою положить за своих овец». — Сказав это, он присоединился к толпе пленных и пошел в плен в персидскую страну со своим народом.
Был полдень. В обширном голубом шатре Меружана собрались гости. Выше всех за столом сидел Хайр Мардпет — Дхак; его нелепая одежда и громадное, тело занимали немало места. По правую и левую стороны от него находились два мага в белых одеяниях; на их семиугольных остроконечных шапках, похожих на сахарную голову, были вышиты цветным щелком таинственные знаки. Возле одного из магов сидел Ваган Мамиконян, возле другого — Меружан. Рядом с Меружаном посадили Самвела и юного Артавазда. Затем, согласно подушкам и степеням, расселись персидские начальники, среди, которых находился и видный полководец Карен. Среди гостей не было видно лишь старика Арбака. Он решительно отказался идти на обед к Меружану. Меружан совсем не обиделся: ему был известен своенравный характер упрямого дядьки.
В наружности Меружана замечалось поразительное сходство с племянником — Самвелом; та же стройность и тот же рост, только годы придали больше мужественности чертам, и фигуре Меружана. Действительно, это был очень красивый, веселый и красноречивый человек, далекий от меланхолии, которая отличала сурового Самвела. Прожив долгое время в Тизбонском дворце и общаясь с высшими кругами персидской знати, он усвоил персидскую утонченность в обращении. Во всяком обществе он был очень приветлив и обаятелен. Весте с персидской утонченностью он усвоил и персидскую хитрость, скрытую под его привлекательной и обманчивой внешностью.
Его обаятельное лицо, казалось бы, имело все основания сиять и выражать безграничную радость, особенно в связи с последними военными удачами, однако на нем лежала печать затаенной грусти, которую он всеми силами старался скрыть. Грусть овладела им с того дня, как Вормиздухт презрительно отвергла его в крепости Артагерс, да, именно с того дня он переживал глубокую печаль: развеялись его лучшие мечты, с которыми он связывал свою славу и свое счастье. Какие только преступления он не совершил ради любимой девушки! Он согрешил перед совестью и честью, заслужил презренное имя изменника. И все ради того, чтобы удостоиться ее внимания. Но Вормиздухт беспощадно попрала его ногами и прошла мимо… Он мечтал стать зятем царя царей Персии, а сделался всеобщим посмешищем. Одним ударом Вормиздухт повергла в прах его будущность и его надежды. Все это он приписывал чарующему влиянию армянской царицы на наивную Вормиздухт. «Быть может, Вормиздухт так бы не поступила, если бы так долго не находилась в крепости вместе с хитрой Парандзем?» — думал Меружан. Никакая месть не казалась ему столь жестокой и мучительной, чем та, посредством которой армянская царица покарала его. Устами обожаемой девушки царица осмеяла и его любовь, и его тщеславие, жертвами которых явились заветные святыни несчастной родины.
Хотя он еще не окончательно пал духом, хотя он и продолжал еще надеяться, что Шапух исполнит свои обещания, но то ли это счастье быть мужем насильно выданной женщины, которая чувствует к тебе отвращение, и быть насильно навязанным царем страны, которая тебя проклинает?! Эти мысли за последние дни точили его сердце, подобно едкой ржавчине.
Неожиданный приезд Самвела доставил ему истинную радость. Он разглядывал молодого человека и восторгался им. В нем пробуждались по отношению к племяннику те же радостные чувства, что и у Вагана Мамиконяна. Меружан мечтал уже о том блестящем положении, которое займет Самвел при персидском дворе, и заранее гордился успехами племянника. Он считал, что этот желанный день недалек, так как предполагал взять с собой Самвела в Тизбон; правда, он еще не знал, как отнесется к этому Самвел, но был убежден, что тот с большим удовольствием согласится на поездку.
Гости беседовали; больше всех говорил Хайр Мардпет. Его внушительный голос и его холодные, тяжеловесные слова привлекали общее внимание. Он говорил о важном вопросе: о том, что когда они прибудут в Тизбон, то необходимо всеми средствами убедить царя Шапуха, чтобы он обязательно заключил договор с новым императором Византии Феодосием и тем установить мир между Персией и Византией. Такой мир мог бы, по его мнению, оказаться весьма целесообразным для положения дел Армении. В самом деле, если Шапух будет в дружественных отношениях с Феодосием, то император, конечно, не станет помогать своими войсками Армении наперекор персидским интересам. И тогда верные Византии армянские нахарары, лишенные помощи императора, не смогут привезти из Византии наследника и возвести его на пустующий трон. Меружан вполне разделял политические воззрения Хайра Мардпета, полагая, что после разрыва отношений с Византией ему откроется широкое поле действий в Армении, и тогда легче достигнуть цели.
Самвел слушал с большим вниманием. Теперь беседовали два мага. Их разговор касался более близких вопросов. Они говорили о том, когда благоприятнее всего снять стан с места и двинуться в Персию. По их мнению, следовало обождать еще три дня, так как звезды давали плохие предсказания относительно этого передвижения. Меружан верил не только в предсказания по звездам, но и в волшебство и считал себя достаточно сведущим в этом искусстве. Он был согласен с магами и настаивал на том, чтобы непременно подождать, пока пройдут эти три зловещих дня. Насколько верны были их астрономические соображения, не интересовало Самвела, но ему очень нужны были эти три дня. Вот почему его грустное лицо стало понемногу проясняться.
Но вдруг какой-то шум у входа в шатер привлек внимание гостей.
— Во имя бога, пропустите меня к князю Меружану! — отчаянно кричал какой-то человек; но слуги тащили его назад, не позволяя пройти.
Услыхав шум, Меружан приказал одному из слуг впустить просителя. Появился почтенный старец в одежде священника. Смиренно кланяясь, он оперся на свой пастырский посох и остановился у входа в шатер. В глазах были заметны горячее возмущение и безутешное отчаяние. Он выглядел так, будто у него отняли самое любимое, самое дорогое… Раздвоенная по-еврейски волнистая борода, спускавшаяся до кожаного пояса, показывала, что этот благообразный священник не был армянином. Преждевременная старость посеребрила длинные волнистые пряди его волос, но в черной бороде седина была едва заметна. Вся его внешность выделялась особой величавостью.
— Я, не переводя дыхания, спешил сюда из Арташата, Меружан, чтобы просить твоей управы, — сказал он гневным голосом. — Я пришел излить мою мольбу, мою просьбу перед твоим милосердием. Неделю нахожусь я в твоем стане, но до сих пор мне препятствовали привлечь твое доброе внимание. Теперь выслушай несчастного старика, о храбрый Меружан!
— Кто ты? — спросил Меружан, внимательно осматривая старика, который неподвижно и прямо стоял перед ним, как воплощенный и угрожающий протест.
— Я священник евреев Арташата, зовут меня Звита; свой сан я принял от Нерсеса Великого. Предков моей паствы вместе с другими евреями привели при Тигране Втором пленными из Иудеи. Армянская гостеприимная страна с таким радушием отнеслась к нам, что мы забыли нашу обетованную родину, столь священную и заветную для каждого еврея, забыли и данную нам богом веру, в которой для нас самый возвышенный смысл жизни и спасение. Мы забыли и свой язык, на котором Моисей записал священный завет Иеговы. Во дни Трдата мы приняли христианство от Григория Просветителя и соединились с армянами. С того времени мы живем в Армении как коренные жители и имеем равные с армянами права, полюбили эту страну и перестали чувствовать себя пришельцами. Мы радовались радостями Армении и делили ее печали.