Самвел
Шрифт:
— Подойди сюда, Вормиздухт.
Вормиздухт легкими шагами подбежала и стала возле него в оконной нише. Мать Самвела посмотрела на них с явным неодобрением.
— Сейчас я расскажу тебе, Вормиздухт, что нужно сделать Меружану, прежде чем воссесть на армянский царский престол. И мы должны помогать ему в его начинаниях… в особенности ты, Вормиздухт.
Он протянул руку к ясеневой роще:
— Взгляни, дорогая Вормиздухт, как красиво освещает солнце своими яркими лучами эту рощу. Своей божественной теплотой оно вселяет жизнь в этот чудный рай. Там веет прохладой, и гибкие вершины деревьев, как нежно-зеленые волны, колышутся, вздымаясь, и сливаются с небом. В гуще этих деревьев стоят храмы, построенные Мамиконянами. Сколько сокровищ истощили мои предки, украшая всевозможными драгоценностями священные престолы этих храмов!.. Несколько сот монахов кормятся там нашим хлебом и молятся за души своих благодетелей. А теперь, милая Вормиздухт, мы же, Мамиконяны, сокрушим эти храмы, а на их место воздвигнем персидские капища. Пусть прахом и пеплом покроются эти священные места! Да сгорит эта прекрасная роща и станет пеплом в неугасимом пламени Ормузда [38] ! Пусть вместо благоухания христианского ладана и иных благовоний в этих священных местах подымется чад от жертвоприношений магов!.. Пусть умолкнут тоскливые звуки колокола и молитвенного клепала! Пусть на этих чудесных высотах каждое утро при восходе солнца и каждый вечер при его закате будут звенеть литавры и звучать трубы магов! И пусть благочестивый армянский… шинакан, услышав этот призыв, дрожа от страха, поднимется на крышу своего дома, чтобы возносить поклонение восходящему и заходящему светилу. Слышишь, милая Вормиздухт, чего требует твой брат и что должен сделать Меружан, чтобы стать царем Армении?
38
Ормузд — бог добра у древних персов.
Но Вормиздухт не слышала его. Она была в каком-то сладостном забвении. Рука ее лежала на плече взволнованного юноши и, прижавшись к нему, упоенная его дыханием, она прислушивалась только к музыке его слов. Всякий раз, когда он делал небольшое движение, указывая на тот или другой предмет, сердце молодой женщины замирало от знойной истомы…
Однако прислушивалась к словам сына княгиня.
— Довольно! — угрожающе воскликнула она.
Голос матери заставил Самвела очнуться от горячего увлечения.
— Насмехаешься, Самвел?! Подумай, о чем ты говоришь, — продолжала она. — Вормиздухт, отойди от него!
— Да почему ты считаешь насмешкой мое воодушевление, дорогая мать? — сказал Самвел, отступая от окна. — Я совершенно не насмехаюсь, я хотел лишь угодить тебе…
Вормиздухт с сожалением отошла от окна, лишившись минутной близости Самвела. Неровными шагами она направилась к двери, не глядя на Тачатуи.
— Куда же ты, Вормиздухт? — спросила княгиня.
— Мне не по себе… голова закружилась… пойду немного отдохну…
Она быстро вышла, забыв свое опахало, лежавшее на диване. Самвел взял его и быстро пошел следом за мачехой. Он догнал ее в прихожей.
— Благодарю, Самвел, — сказала мачеха, взяв от него опахало, и ее грустное лицо снова озарилось радостной улыбкой.
— Ты с нами сегодня обедаешь, не так ли? — спросил Самвел.
— Нет!..
— Саак очень хотел тебя видеть…
— Извинись за меня.
Она вышла. Два черных евнуха ожидали ее у дверей. Они пошли вперед по дороге к ее дворцу.
Вернувшись в зал, Самвел сказал матери:
— Ты обидела Вормиздухт.
— Я не потерплю у себя эту персидскую чувственность!.. — ответила мать.
— Но ты же так любишь все персидское.
— Подумай, Самвел, она ведь жена твоего отца…
— И моя уважаемая мачеха… Если ты еще будешь так непристойно говорить о ней, я немедленно, как она, уйду и больше не приду сюда никогда.
Княгиня ничего не ответила. Угроза сына на нее подействовала. Слезы женщины, особенно матери, в такие минуты являются самым сильным ответом. Она поднесла платок к глазам и начала горько рыдать.
Чрезвычайно взволнованный, потирая от гнева руки, Самвел быстро ходил по залу, не обращая внимания на мать. Он еще чувствовал близость милой женщины, приятное прикосновение пленительной Вормиздухт, в ушах еще звучали ласкающие звуки ее последних слов.
Самвел любил эту юную женщину, которой не было еще и двадцати лет, любил за то, что она не только не захотела играть ту роль, ради которой браг ввел ее в семью Мамиконянов, но даже презирала ее. При персидском дворе занимались главным образом воспитанием мальчиков; девушки же оставались почти без всякого образования и обучались преимущественно развлечениям и придворным церемониям. Это и было причиной того, что они оказывались совершенно непригодными служить орудием в политической борьбе. Они являлись лишь связующим звеном между своими мужьями и царским двором. Сами же не имели никаких убеждений. Длинные объяснения Самвела, высказанные у окна, были не чем иным, как попыткой узнать, как отнесется Вормиздухт к действиям своего брата. Ее, персиянку и язычницу, должны были скорее радовать предстоящие события, но она осталась к ним совершенно равнодушна. И то, что больше должно было интересовать ее, в чем она должна была проявить свое влияние, то именно интересовало родную мать Самвела. Это и возмущало Самвела.
Раздались звуки трубы. Самвел встрепенулся, встрепенулась и его мать. Она вытерла слезы и посмотрела в окно. Самвел подошел к другому окну.
По дороге из Аштишата к замку двигался большой отряд всадников. Их оружие и украшения сверкали на солнце. Когда они приблизились к замку, снова зазвучала труба.
Самвел вышел встречать своего высокородного гостя.
XII. Неудавшийся заговор
Появление гостей прервало неожиданную ссору между матерью и сыном. Лицо княгини Мамиконян снова приняло обычное надменное выражение.
После ухода Самвела княгиня стала беспокойными шагами расхаживать по залу в ожидании прибытия гостей и церемонии поцелуя руки. Но гости не показывались. Она позвала дворецкого. Вошел человек среднего роста. Он исполнял обязанности эконома, казначея и одновременно стольника.
Дворецкий, войдя, низко поклонился и стал у двери.
— Все ли готово, Арменак? — спросила княгиня.
— Все, госпожа! — ответил дворецкий.
— Музыканты?
— Есть и музыканты!
— Прикажи виночерпию отпустить для гостей самого старого и крепкого вина.
— Прикажу, госпожа.
— А для меня — самого слабого, понимаешь?
— Понимаю, княгиня.
— Но чтобы в цвете разницы не было!
Отдав еще несколько приказаний, она сказала:
— Теперь можешь уходить.
Он поклонился и вышел.
После ухода эконома явился главный евнух Багос. У него было сморщенное безобразное лицо, красные, лишенные ресниц веки, вытаращенные, как у лягушки, беспокойные глаза. Он приблизился к дивану княгини таким осторожным шагом, точно боялся, что ноги выдадут его, и, подобострастно наклонившись, хрипло проговорил:
— Прошли сперва к княгине Заруи поцеловать ей руку.
Надменные глаза княгини Мамиконян зажглись гневом.
— А потом?.. — спросила она встревоженным голосом.
— Потом придут сюда обедать.
— Когда?
— Кто знает? Если княгиня Заруи не задержит, быть может, придут скоро. Только такая уж у нее привычка, — пока не накормит, не напоит гостей, не отпустит.
— Самвел также пошел с ними?
— Он раньше всех был там.
Княгиня еще более взволновалась.
Главный евнух, считая свою цель достигнутой, продолжал нашептывать с еще большим подобострастием: