Самые знаменитые произведения писателя в одном томе
Шрифт:
О, как ему хотелось, чтобы свет на Сцене погас! Но Сцена там, за окном, была освещена ярко-ярко, и Вилли, оцепеневший на своем суку, глаз не мог оторвать. До него долетал смех, он вслушивался в смутные звуки, пока в изнеможении не скользнул по стволу вниз, почти упал, потом посмотрел вверх, на Джима — тот все еще висел на своей ветке: лицо словно опалило огнем, рот приоткрыт… «Джим, спускайся, — позвал Вилли. Не слышит. — Джим!» Джим наконец посмотрел вниз, странно посмотрел: как будто идиот прохожий предложил ему перестать жить и спуститься на землю. И тогда Вилли убежал, убежал один, просто погибая от половодья мыслей, не думая ни о чем, не зная, что и подумать.
— Вилли, ну, пожалуйста!
Даже глаза Джима просили. Руки прижимали к груди книжки.
— Мы в библиотеке были? Тебе мало?
Джим упрямо помотал головой.
— Тогда захвати мои, ладно?
Он отдал Вилли книги, повернулся и легко побежал под шелестящими, мерцающими деревьями. Обернулся. Кричит.
— Вилли! Знаешь, ты кто? Старый, глупый, дрянной епископальный баптист!
Пропал.
Вилли изо всех сил притиснул книги к груди. Ладони у него повлажнели.
«Не оглядывайся! — говорил он себе, и сам же отвечал: — Не буду, не буду!» Не оглядываясь, он пошел к дому. Быстро.
7
На полдороге за спиной Вилли послышалось пыхтение.
— Что, Театр закрыт? — бросил Вилли не оборачиваясь.
Джим поравнялся с ним и долго шел рядом молча.
— Там нет никого.
— Отлично!
Джим сплюнул.
— Ты, проклятый баптистский проповедник… — начал было он.
Из-за угла выкатилось навстречу перекати-поле — мятый бумажный шар подскочил и лег у ног Джима. Вилли со смехом пнул мячик — пусть летит, и замолк.
Бумага развернулась, и по ветру плавно скользнула пестрая афишка. Ребятам вдруг стало холодно.
— Эй, погоди-ка… — медленно проговорил Джим.
И вдруг они сорвались с места и помчались за ней.
— Да осторожней ты! Не порви!
Бумага у них в руках вздрагивала и, казалось, даже погромыхивала, как маленький барабанчик.
ПРИХОДИТЕ 24 ОКТЯБРЯ!
Губы Джима двигались, не сразу произнося слова, написанные затейливым шрифтом.
КУГЕР И ДАРК
КАРНАВАЛ!!!
— Эй, двадцать четвертое… Это ведь завтра!
— Не может такого быть! — убежденно сказал Вилли. — После Дня Труда карнавалов не бывает!
— Да плевать на это! Посмотри! «Тысяча и одно чудо!» Смотри! «Мефистофель, пьющий лаву! Мистер Электрико! Монстр-Монгольфьер!» Э-э?..
— Воздушный шар, — пояснил Вилли. — Монгольфьер — это воздушный шар.
— Мадемуазель Тарот! — читал Джим. — Висящий Человек! Дьявольская гильотина! Человек-в-Картинках! Ого!
— Да подумаешь! Просто парень в татуировке!
— Нет. — Джим подышал на афишку и махнул по ней рукавом. — Он раз-ри-со-ван, специально разрисован. Погляди, он весь в чудовищах. Целый зверинец! — Глаза Джима так и шарили по афише. — Смотри, смотри, Скелет! Вот здорово, Вилли! Не какой-нибудь там Тощий Человек, а Скелет! Во! Пыльная Ведьма! Что бы это могло быть, а, Вилли?
— Просто грязная старая цыганка…
— Нет. — Джим прищурился, будя воображение. — Да… вот так… Цыганка. Она родилась в Пыли, в Пыли выросла и однажды унесется обратно в Пыль! А вот здесь еще есть: «Египетский Зеркальный Лабиринт! Вы увидите себя десять тысяч раз! Храм искушений святого Антония!»
— «Самая Прекрасная…» — начал читать Вилли.
— «Женщина в Мире», — закончил Джим.
Они взглянули друг на друга.
— Как это может Самая Прекрасная Женщина в Мире оказаться в карнавальном балагане, а, Вилли?
— Ты когда-нибудь видел карнавальных женщин, Джим?
— А как же! Медведицы-гризли! А чего же тогда здесь пишут?
— Да заткнись ты!
— Ну чего ты злишься, Вилли?
— Да ничего! Просто… Ай! Держи ее!
Ветер рванул лист у них из рук. Каким-то нелепым прыжком афиша взмыла вверх и исчезла за деревьями.
— Все равно это неправда, — не сдавался Вилли. — Не бывает карнавалов так поздно. Глупость это! Кто туда пойдет?
— Я, — тихо выдохнул Джим.
«И я, — подумал Вилли. — Увидеть зловещий блеск гильотины, египетские зеркала, человека-дьявола с кожей, как сера, прихлебывающего лаву…»
— Эта музыка… — пробормотал Джим. — Калиоп [24] . Наверное, они приедут сегодня!
— Карнавалы всегда приезжают на рассвете…
— Ага, а лакрица, а леденцы? Помнишь запах? Ведь близко совсем.
Вилли подумал о запахах и звуках, принесенных ветровой рекой, о м-ре Татли, стоящем в обнимку с другом-индейцем и слушающем ночь, о м-ре Крозетти со слезинкой на щеке и о его шесте, вокруг которого все вьется красный язык: из ниоткуда в никуда. Вилли подумал обо всем этом и неожиданно стукнул зубами.
24
— Пошли-ка по домам.
— А мы и так дома! — удивленно воскликнул Джим.
Действительно, они и не заметили, как поднялись на холм, и теперь оставалось только разойтись каждому к своей двери.
Уже на крыльце Джим перегнулся через перила и тихонько окликнул:
— Вилли, ты — ничего?
— В порядке.
— Мы теперь месяц туда не пойдем, ну, к этому… к Театру. Год не пойдем! Клянусь!
— Ладно, Джим. Не пойдем.
Они так и стояли, положив руки на дверные ручки. Вилли взглянул на соседскую крышу. Там под холодными звездами поблескивал чудной громоотвод. Гроза то ли приближалась, то ли обходила стороной. Неважно. Вилли все равно был доволен, что у Джима есть теперь такая могучая защита.