Шрифт:
Когда академика Филиппова или его соратников спрашивали (в основном журналисты): «Верно ли, что вы строите машину времени?», реакция была стандартной. Академик багровел, вставал из-за стола и, отпуская узел галстука, хрипел: «Выход налево по коридору, всего доброго, прощайте!» — а соратники хватали спрашивающего за лацканы или, если спрашивала женщина, отворачивались.
«Машины времени нет и быть не может! — твердили Филиппов и его ученики устно и на страницах прессы. — Не бы-ва-ет! Слышите?! Представьте, что время — поток, ну, река, что ли. Вы можете плыть по течению, допустим, можете выбраться на берег. Но точно в ту же воду, в которой были, вам уже ни за что не вернуться, она уплыла
Но такие пояснения лишь запутывали все дело. Ведь слушателю или читателю при словах «ну, река, что ли» виделись тихие воды, отпуск в глуши, может быть даже — кувшинки в заводи, в общем, воля вольная, захотел — поплыл по течению, захотел — поперек, а то и против, захотел — вышел, захотел — вошел… Ныряй, плещись, а воды текут ме-едленно, как… как годы. А темпоральщикам, при их особых и, в общем, недружественных отношениях с четвертым измерением, виделся свирепый поток в невылазно крутых, скользких берегах, ворочающий скалы и не позволяющий попавшему в него и помыслить о том, чтобы выскользнуть, или приотстать, или обогнать. Какое там!
И они невесело объясняли: «В принципе уже сегодня можно выкинуть материальный предмет, или даже человека, из времени. Но перемещать во времени? Нет. Вернуться именно в наш временной поток, в нашу Вселенную путешественник уже не сможет. Никогда. Он, можно сказать, выпадает из нашего мира. А как его спасать, то есть вернуть назад — о, это задачка на порядок сложнее, чем отправить. И не о „путешественниках во времени“ следует речь вести, а о „бросках во вневременье“ — бессмысленных и безвозвратных. Что? Благородный риск, жертвы во имя Науки? Бросьте, не тот случай. Что такое жертва ради Науки? Риск жизнью ради нового знания. А выкинуться из Вселенной в никуда — это и не наука, и не знания. Это просто дорогостоящее самоубийство, не добавляющее к нашим познаниям ни-че-го. Да-да, грустно. Все мы зачитывались Уэллсом в юности. Но — такова реальность…»
И хотя установка, в принципе годная для переброски материальных тел куда-то в иное время — возможно, в прошлое, скорее всего — в Никогда-Нигде, существовала, за три года после пуска она ни грамма вещества не отправила из нашего времени в иные времена. Гоняли ее исключительно в режиме нуль-транспортировки, то есть переброски из настоящего в настоящее. Это она тоже могла. Моментально на любое расстояние… Правда, с энергозатратами, растущими пропорционально четвертой степени расстояния и массы: грамм на метр — сто ватт, килограмм на километр — сто триллионов мегаватт, то есть… бр-р-р, подумать и то жутко…
Поэтому уникальная установка, вековая мечта человечества, можно сказать, работала только по ночам, когда потребление энергии минимально, и «кидала» на четыре метра пластинку тонкого оргстекла или замусоленный лист бумаги — недописанный черновик заявления об очередном отпуске старшему технику-лаборанту Иржи Вондраку за поза-позапрошлый год. На этих двух объектах группа Филиппова изучала деформации и напряженность темпоральных полей, побочные эффекты, возникающие при нуль-транспортировке, и тому подобные малоромантичные вещи. Именно нуль-транспортировка, прежде всего пути снижения ее энергоемкости, и считалась темой работ группы, хотя наткнулся на нее Филиппов случайно, еще когда создавал с индийцем Раджендрой Чандратилаком математическую теорию темпорального поля.
А путешествия во времени считались в группе Филиппова (хотя именно из-за них, мечтая о них, пришел в группу каждый ее участник, от слесаря до самого академика) темой неприличной — ну, как тема омоложения старцев в другой группе темпоральщиков, у Рысьева.
…Ласло Фезекаш, один из самых способных темпоральщиков не только группы Филиппова, но и всего мира (то есть всех шести таких групп), был горячим скептиком. Знаете этот тип? Уж если он чему-то или во что-то не верил, он пылко и бескомпромиссно объявлял об этом. Вот если в динозавров не верил, то верящих и убеждал, и высмеивал, а то и за грудки в споре хватал.
— Да я скорее поверю в существование гениального таксидермиста с больной фантазией, чем пресмыкающихся такого размера! — кричал он, по-венгерски делая ударение в каждом слове на первый слог.
— Ты, Ласло, вырос в Будапеште, работаешь в Новосибирске и природу видел только на пикниках, — сердито отвечали динозавроведы и динозавролюбы. — А в ней, в природе, чудес больше, чем обыденности. Ты знаешь, к примеру, что у свиньи и у жирафа шейных позвонков поровну? Да-да, это факт.
Но переспорить Фезекаша было трудно.
Однажды он работал на установке ночью. Днем Филиппов загрузил ее своей работой, а ночью она свободна. Ласло же через неделю сдавать отчет и, пока жена гостит у мамы, он решил приналечь. И вот после восьмой чашки кофе в голове что-то забрезжило. Он осторожненько отодвинул чашку и замер, боясь спугнуть рождающуюся идею. Но вот она откристаллизовалась настолько, что можно было записывать и считать.
Через полтора часа он перечитал уравнения и понял, что знает, как в сотни, в тысячи раз сократить затраты энергии на переброску материальных тел, по крайней мере, в прошлое — не в какое-то там вневременье, а в реальное прошлое! И он ведь… Хо! Он ведь может теперь даже сам отправиться миллиончиков на сто лет тому назад и своими глазами увидеть, были там динозавры или нет. Он не будет даже выходить из установки, топтать землю мезозойской эры. Он только оглядится и — назад, дописывать и досчитывать то, что забрезжило полтора часа назад.
«Вот и увидим, что там за динозавры!» — бормотал он, перенастраивая схему. Когда пальцы устали, он прошел к терминалу ВЦ и заказал справку о времени расцвета динозавров. «Ну, я на сто миллионов лет и рассчитывал», — довольно протянул он, прочтя на экране дисплея справку. Можно было вводить данные и… И стартовать!
…Сиденье в установке, разумеется, было велосипедное — по традиции, как у Г. Дж. Уэллса. Ласло уже уселся было, как вспомнил, что нужно вещественные доказательства привезти оттуда, а Вондрак, кажется, свой фотоаппарат в лаборатории оставил. Он метнулся в закуток лаборанта, взял на шкафчике «Зенит», уселся поплотнее и попытался настроиться на торжественный момент. Но думалось о всякой ерунде. А вдруг там, в мезозое, Солнце иначе светит и экспонометр врать будет? Халат опять паяльником прожег. Интересно, а есть сейчас хоть кто-нибудь, кто серьезно верит в привидения? Кофейник выключен? Все в порядке. Блокнот с расчетами он взял с собой: вид-то у торопливых записей самый черновой, еще кинут в мусор утром. Лучше так. Надежнее.
Никаких сомнений в безопасности путешествия у Фезекаша не было. Он часто ошибался в людях — особенно в девушках, — но в расчетах? Никогда! Итак, вперед! В центре пульта управления была большая клавиша. Все в группе Филиппова знали, что это просто дань традиции, клавиша реального пуска на реальную временную глубину, — и каждый, от слесаря до академика, тайно мечтал когда-нибудь нажать или хотя бы увидеть, как другой это сделает… Он последний раз оглядел лабораторию, пожалел, что его не видят некоторые гордячки, нажал и… И почувствовал, что взорвался, в пыль рассыпался, исчез… Но тут же возник снова.