Самый лучший демон. Трилогия
Шрифт:
Ведунья шарахнулась в сторону, но её твёрдо, хоть и не грубо, взяли с обеих сторон за локти. Сама не понимая, откуда накатил такой одуряющий ужас, Арха завизжала. Так громко, кажется, она не орала никогда. Но ни на кого этого особого эффекта не произвело. Жуткий бес, от которого невыносимо воняло потом и железом, шагнул к девушке, без особого труда застегнув кандалы. Они оказались не слишком тяжёлыми и изнутри подбитыми тканью. Но лекарке показалось, что они её к полу тянут.
Стражники настойчиво подталкивали упирающуюся из всех сил Арху к двери. Но силёнок, конечно, не хватало и на то, чтобы затормозить. Девушка всё
– Не отдавай меня им, пожалуйста! – уже у самых дверей завопила лекарка. – Я все сделаю! Не отдавай! Ну, пожалуйста!..
– Все будет хорошо. Ты думай о том, что все будет хорошо, - настойчиво, повысив голос и очень чётко выговаривая слова, отозвался шавер, но даже шагу в её сторону не сделал.
Архе казалось, что каменные стены вокруг неё качаются.
***
Дороги ведунья совсем не помнила. Да там, наверное, и запоминать нечего было. Арху опять впихнули в чёрную, ничем не украшенную, со сплошными, без окон, дверцами карету. Но в этом экипаже хоть сидения имелись. Правда неудобные и жёсткие. Впрочем, комфорт девушку интересовал меньше всего.
Оба тюремщика сели вместе с арестанткой, сжав с боков так, как будто задушить хотели. Но ведунью не столько теснота мучила, сколько оковы. Они постоянно позвякивали, сползали с запястий на кисти, царапая грубо обработанной кромкой кожу. Больше всего донимало именно унылое позвякивание. Архе казалось, что она от этого звука с ума сойдёт. Впрочем, и без кандалов сомнения в здравости её рассудка имелись.
Сколько они ехали, ведунья тоже не поняла. Недолго, наверное. Потому что тюрьма городской стражи от Сырой башни находилась совсем недалеко. Девушку почти силком выгрузили из экипажа и куда-то повели каменными коридорами, скудно освещёнными самыми натуральными, а не магическими, факелами. Перед Архой открывались бесчисленные двери, захлопываясь за спиной с тяжёлым глухим стуком. По стенам метались гротескные, словно вырвавшиеся из Тьмы, тени.
Наконец, ведунью оставили в покое, и даже кандалы сняли. То, что она осталась одна, лекарке удалось сообразить не сразу. Хотя соображала девушка вообще с запозданием.
«Ой, да соберись ты, в конце концов, размазня! – презрительно фыркнул голос разума. – Немедленно на дыбу тебя волочь никто не собирается. Во что превратилась… Смотреть противно. Тьфу на тебя!».
Лекарке показалось, что в этом рявке имеется своё рациональное зерно. Впрочем, наверное, на то он и голос разума, чтобы говорить разумные вещи? Способность соображать не помешает в любом случае. Правда, рявкать на саму себя обычно гораздо проще, чем начать действовать согласно собственным советам.
Чувствуя, что ещё немножко, и она просто грохнется в обморок от ужаса, невольно вжимая голову в плечи, Арха огляделась.
Сырая башня славилась на всю столицу своими казематами, которые во время приливов едва ли не на половину затапливала Черноводная. Поговаривали и о камерах, наполняющихся водой до потолка. Туда якобы сажали приговорённых к смертной казни, но нищих преступников. А поскольку бедняков всегда хватало, с помощью такого способа императорская казна наверняка существенно экономила на палачах.
Но ничего похожего на «стакан» Арха не увидела. Помещение оказалось таким же небольшим, как и то, в котором она предыдущую ночь провела. Зато тут имелась кровать с тюфяком и даже тоненькое, но, все-таки, одеяло. Ещё был стол, на котором стояли светильник и кувшин с водой, грубо сколоченный табурет и ощутимо воняющая бадья с крышкой. Но ни следа влаги на стенах или полу.
Ведунья не то села, не то рухнула на кровать. Очень хотелось заплакать, но слез не было. Ничего не было, кроме одуряющего, воняющего её собственным потом, страха. Отупение прошло и вместо него теперь в голове навязчиво, как прилипчивая песенка, крутилось одно и то же: «Ересь, ведовство и предумышленное убийство. Ересь, ведовство и предумышленное убийство…». И снова, и опять, и по новой. От этого припева деваться было некуда. Арха и сама не помнила, где она подцепила эту фразу. Ирраш же говорил только о покушении на жизнь. Но и отделаться от навязчивого припева не получалось.
Девушка всю ночь так и просидела, гоняя в голове эту песенку.
Архитекторы, проектирующие тюрьму, окон в камерах не предусмотрели. Поэтому о наступлении утра лекарку оповестило появление тюремщицы - бесы просто невероятных размеров. Казалось, что она вся состоит из шаров: живот, на нем необъятная грудь, потом несколько подбородков и голова в грязном, заношенном чепце.
– Чего сидишь? Иль ждёшь, что я тебе жратву как ледьке какой подавать буду? – рявкнула бабища вместо приветствия.
– Извините, - пробормотала ведунья, невольно отодвигаясь в угол кровати, - я тут не знаю ничего…
– Первый раз, чёй? – чуть смягчилась жуткая баба. – Я и гляжу, сидишь, что твой мокрый котёнок. Ну, чегось глазищами сверкаешь? Слышь сюды. Вота тебе миска, вота черпало. Я прихожу, ты мне иха даёшь, я в их жратву кидаю. Мой сама, коли охота. Тебе на дён кувшин воды положен. Этоть, значится, для мытья и питья, боле не дам. В вечеру я тебя отведу, бадейку гадительную свою сама вымоешь. А что сверх того надоть – плати.
– У меня денег нет, - ещё больше растерялась Арха, для уверенности проведя по поясу.
Естественно, никакого кошелька там не было. Хотя в академии он, кажется, ещё висел, для надёжности пристёгнутый цепочкой. Когда и куда кошелёк подевался, ведунья понятия не имела.
– Че, попёрли? – протянула беса даже, кажется, с сочувствием и постучала себя грязным пальцем по лбу. – Так ты головой думай, а не задницей. В следующий-то раз за титьки кошель сувай. Они, вона, у тебя немалые. Чай схоронишь. Но коли ничаво нет, тады и ничаво не будет. Правда, я слыхала, как старшой сказал, что к тебе сигодни адвокат придёть. Вели ему деньгав принесть. За монетку-другую я и приберусь, и жратвы получшее принесу, и одёжу постираю. Поняла, чей, блаженная? Да приберись! А то сидишь неумыта-нечесана, что твоя шлюха.
– Так у меня и расчёски нет, - пожала плечами Арха.
– Вот ведь бестолочь-то, прости меня Тьма. На, и помню про доброту-то тетки Нарры.
Баба, порывшись в своих шарах, выудила не слишком чистый, потемневший от времени деревянный гребень и швырнула его на колени лекарки.
– И воды с мыльцем я щаса тебе припру. Чай с защитником-то твой полюбовник явитси? А ты тут сидишь, чучело чучелом. Он такой-то и помогать не всхочет, хоть ты его как ублажай, - беса хохотнула, колыхнув всеми своими шарами и вдруг насупилась, погрозив пальцем. – Тока ты девка знай! С энтим у нас строго. В камерах никаких игришь мне не учинять! Я разврата не люблю. Поняла, что ли?