Самый младший
Шрифт:
С ней в дверях столкнулась Настенька. Она возвратилась с ночного дежурства.
Тётя Маша стала скоблить таз. За разговорами варенье немножко пригорело. А Фёдор Александрович, увидев Настю, к себе не пошёл, остался на кухне и попросил чаю.
— Вам надо бы лечь в постель, — сказала Настенька, наливая ему стакан. — Потеплее укрыться и принять аспирин.
— Так это не простуда — это моя старая рана; вот и знобит, как малярика.
— Я и говорю — надо лечь, — повторила Настенька.
—
Настенька обиделась. А когда Фёдор Александрович послушался и лёг, принесла ему таблетки.
— Вот сейчас примите, а это на ночь. Я знаю, — сказала Настенька, — старая рана — это очень больно. Только кажется, что зажила, а как заболит, хуже быть не может. — Она вышла, тихо затворила дверь и уже за дверью сказала. — Спокойной ночи!
Фёдор Александрович захворал и на следующий день не вышел на работу. Он лежал в постели и курил.
К нему пришла тётя Маша.
— Вот выпей, — сказала она, — пока тёплое.
Фёдор Александрович погасил папироску, взял из её рук большую, горячую кружку.
— Молоко! — удивился он. — Что-то давно его не пил, даже не помню когда.
— Пей, пей! — повторила тётя Маша.
Фёдор Александрович пил молоко, а тётя Маша, пригорюнившись, оглядывала его пустую комнату. Стояла в ней раскладушка, табурет да чемодан в углу. Ни стола, ни стула.
— Не нравится? — спросил Фёдор Александрович.
Тётя Маша не ответила, а погодя сказала:
— Вот ты, Александрович, вчера про детский дом говорил. Мне и в Совете тоже говорили, а я никак не решусь. Хочу сама завтра поехать.
— Очень хорошо, — обрадовался Петров. — Непременно поезжайте. Сами посмотрите, и всё будет в порядке.
— Был бы ты здоров, — сказала тётя Маша, — мы бы с тобой вместе поехали, вместе бы поглядели, а ты вот захворал. — Она поглядела на него с укором и добавила. — Придётся одной ехать.
Тётя Маша ушла на кухню. А Фёдор Александрович задремал. На табуретке, рядом с его раскладушкой, осталась пустая кружка. Ребята Тимохины эту кружку звали «петушок». Когда ещё маленькими были, заболеют, «петушок» тут как тут — и с молоком, и с киселём, и с липовым цветом. Только Макар не признавал «петушка», потому что ничем не хворал. Тётя Маша «петушка» берегла. Не нужен «петушок», она его вымоет и приберёт, чтобы не разбили.
— Мне его моя мать купила, — говорила она. — Давно, на ярмарке.
Стоит «петушок» у постели Фёдора Александровича, а Фёдор Александрович согрелся и уснул.
«Ты чья?..»
Рано утром тётя Маша уехала за город.
— Как тут к детскому дому пройти? — спросила она женщину, которая повстречалась по дороге от станции.
— Идите прямо до конца улицы, там увидите, — ответила та, а отойдя, крикнула: — Увидите, ребятишки копаются!
Тётя Маша шла, торопилась, но конца улицы всё ещё не видать. И ноги у неё будто не свои, и каждый шаг будто в гору, хотя дорога ровная.
«Осень нынче ранняя, — подумала тётя Маша, глядя на опавшие листья в придорожной канавке. — Бывает, ещё только в октябре тополь лист роняет, а сейчас гляди как осыпается».
Тётя Маша старалась думать о чём-нибудь другом, только не про Алёшу, а он-то и не шёл из головы. Сегодня всю ночь глаз не сомкнула. Нелегко ей было собраться и поехать по адресу, который дали в райсовете.
Перед большим приземистым домом тётя Маша увидела ребят. Она остановилась у калитки, смотрела и никак не могла понять, чем это они заняты. Наконец, присмотревшись, поняла: ребята обвязывали еловыми ветвями маленькие деревца. Некоторые гонялись с ветками друг за дружкой, другие прыгали через бечёвку. Игры было больше, чем работы, но всё-таки несколько яблонь уже стояло в зелёных, мохнатых башмаках.
— Вам кого, тётя?
У калитки стоял мальчик — черноглазый, с широким скуластым лицом — и внимательно её разглядывал.
— Да вот к вам приехала, — ответила тётя Маша.
— К нам? — недоверчиво переспросил мальчуган.
Тётя Маша отворила калитку и вошла. К ней уже спешила воспитательница.
— Здравствуйте! Мне к заведующей, — сказала тётя Маша. Она оглянулась, увидела скамеечку и добавила: — Я посижу.
— Карим, Карим! — закричала воспитательница.
Черноглазый, который встретил тётю Машу у калитки, подбежал к ней.
— Карим, позови Анну Павловну, — сказала воспитательница. Она присела рядом с тётей Машей на скамеечку и спросила с тревогой: — Вам плохо?
— Да что вы, голубчик, устала я немножко, а так ничего, не беспокойтесь. Не молоденькая, вот что…
Тётя Маша размотала на шее тёплый платок, дышать стало легче. Она вздохнула поглубже, и, глядя на неё, вздохнул Карим, который всё ещё не уходил.
— Она к нам приехала, — напомнил он.
— Беги, беги, — повторила воспитательница.
И Карим убежал. Он подпрыгивал, будто скакал на коне, и подхлёстывал сам себя еловой веткой.
Ребятишки оставили яблони, подошли и стали полукругом около скамейки. Они стояли молча, и только некоторые из них тихо перешёптывались. Казалось, что их всех очень касается приезд этой незнакомой седой женщины. Они разглядывали её и внимательно слушали, что она говорит. Но это было не простое, обычное детское любопытство. В их поведении чувствовалось совсем другое: они будто ждали, что тётя Маша скажет им что-то очень важное.