Самый счастливый день (сборник)
Шрифт:
Когда появилась возможность говорить, она сказала:
– Вообще-то меня Линой зовут.
– Пусть все зовут как хотят. Для меня ты – Аля.
Тишкин улавливал в себе горечь ревности. Он знал, что уедет и больше никогда не увидит эту девушку. Но такой у него был характер. То, что ЕГО, даже на один вечер должно быть ЕГО, и больше ничье.
– Те, кто нравится, – продолжил он прерванный разговор. – А еще кто?
– Те, кто помогает.
– Деньгами?
– И деньгами тоже. Я ведь мало зарабатываю.
– Значит,
– Почему продаюсь? Благодарю. А как я еще могу отблагодарить?
Тишкин помолчал. Потом сказал:
– У меня нет денег.
– А я и не возьму.
– Это почему?
– Потому что ты красивый. И талантливый.
– Откуда ты знаешь?
– Говорили.
– Кто?
– Все говорят. Да это и так видно.
– Что именно?
– То, что ты талантливый. Я, например, вижу.
– Как?
– Ты светишься. Вот входишь в помещение и светишься. А от остальных погребом воняет.
Тишкин прижал, притиснул Алину. Ему так нужна была поддержка. Он не был уверен в себе. Он вошел в кинематограф как в море и не знает: умеет ли он плавать? А надо плыть.
И вот – маленькая, беленькая девушка говорит: можешь... плыви... Он держал ее в объятиях и почти любил ее.
– Ты женат? – спросила Алина.
– Женат.
– Сильно или чуть-чуть?
– Сильно.
– Ты любишь жену?
– И не только.
– А что еще?
– Я к ней хорошо отношусь.
– Но ведь любить – это и значит хорошо относиться.
– Не совсем. Любовь – это зыбко. Может прийти, уйти... А хорошее отношение – навсегда.
– А тебе не стыдно изменять?
– Нет.
– Почему?
– Потому что это не измена.
– А что?
– Это... счастье, – произнес Тишкин.
– А у нас будет продолжение?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я должен снимать новое кино.
– Одно другому не мешает...
– Мешает, – возразил Тишкин. – Если по-настоящему, надо делать что-то одно...
– А как же без счастья?
– Работа – это счастье.
– А я?
– И ты. Но я выбираю работу.
– Странно... – сказала Алина.
Они лежали молча. Комнату наполнил серый рассвет, и в его неверном освещении проступили швы между стенами и потолком. Было видно, что одно положено на другое. Без затей.
– С-сука Каравайчук, – проговорила Алина. – Не мог дать квартиру в кирпичном доме...
– Каравайчук – женщина? – не понял Тишкин.
– Почему женщина? Мужчина.
– А ты говоришь: сука.
– Высота два пятьдесят, буквально на голове. А в кирпичных – два восемьдесят...
– А с Каравайчуком ты тоже спала?
– Дал квартиру за выселением. Сюда было страшно въехать...
Тишкин поднялся и пошел в туалет. Туалет был узкий, как будто сделан по фигуре. На стене висел портрет певца Антонова.
Тишкин понимал, что у Алины испортилось настроение, и понимал почему. Отсутствие перспектив. Женщина не может быть счастлива одним мгновением. Женщина не понимает, что мгновение – тоже вечность.
Тишкин вернулся и спросил:
– Ты что, не любишь Антонова?
– Почему?
– А что же ты его в туалет повесила?
– Там штукатурка облупилась. Я, конечно, наклеила обои. Но это бесполезно. Все равно, что наряжать трупака.
– Кого?
– Покойника... Этот дом надо сбрить, а на его месте новый построить. А еще лучше взорвать тротилом...
– Что ты злишься?
Тишкин залез под одеяло, ощутил тепло и аромат цветущего тела.
Хотелось спать, но еще больше хотелось любви. Тишкин осторожно принялся за дело.
– Я у подруги была в Германии, город Саарбрюкен. – Алина игнорировала его прикосновения, переключилась на другую волну. – Она туда уехала на постоянное проживание. Замуж за немца вышла. Так там лестница – часть апартаментов. Ручки золотые...
– Медные, – уточнил Тишкин.
– Там все для человека...
– Ты хочешь в Германию? – спросил Тишкин.
– Куда угодно. Только отсюда. Я больше не могу это видеть. Кран вечно течет... В раковине след от ржавой воды. И так будет всегда.
Стало слышно, как тикают настенные часы на батарейках.
– Перестань, – сказал Тишкин. – Все хорошо.
– Что хорошего?
Ночь была волшебной. Но уже утром все кончится. А через три дня Тишкин уедет, канет с концами. Он светится талантом, но не для нее. И его нежность и техника секса – тоже не для нее. Что же остается?
– Вон какая ты красивая... И молодая. У тебя все впереди, – искренне заверил Тишкин.
– Ну да... Когда мне было пятнадцать – все было впереди. Сейчас двадцать пять – тоже впереди. Потом стукнет пятьдесят – молодая старуха. И что впереди? Старость и смерть. Чем так жить, лучше не жить вообще...
– Дура... – Тишкин обнял ее.
Алина угнездила голову на его груди. Они заснули, как будто провалились в черный колодец.
Проснулись к обеду. Часы на стене показывали половину второго.
– Меня убьют, – спокойно сказала Алина.
Отправилась в ванную. Вышла оттуда – собранная, деловая, чужая.
Быстро оделась. Накрасила глаза.
Было невозможно себе представить, что это она всю ночь обнимала Тишкина и принадлежала ему без остатка. Алина стояла храбрая и независимая, как оловянный солдатик. И не принадлежала никому.
Тишкин получил главный приз фестиваля. Жюри проголосовало единогласно. Критики отметили «свежий взгляд», новый киноязык и что-то еще в этом же духе.