Самый сердитый гном
Шрифт:
Больно ударившись грудью о камни, Пархавиэль инстинктивно откатился в сторону и быстро вскочил на ноги. Расстегнув ремни разорванных доспехов, гном выхватил из-за спины двуручный топор и, обезумев от ярости, кинулся на ближайшее чудовище.
Приступ гнева моментально прошел, как только солдат вновь вступил в бой. Сработали сформированные упорными тренировками рефлексы, они заставили гнома подавить эмоции и действовать хладнокровно.
Спасительная идея пришла в его голову внезапно, видимо, хорошая встряска ускорила мыслительные процессы и направила их в нужное русло. Осторожно подкравшись к хищнику сзади, гном перевернул топор лезвием вверх и сильным косым ударом снизу разрубил более тонкие, чем на остальном теле, мышцы живота. Пес замер и высоко поднял вверх
Потерявшие надежду выжить солдаты воспрянули духом и с удвоенной силой кинулись на врага. Теперь они знали, как следовало с ним бороться, и были готовы либо победить, либо дорого продать свои жизни. Потери были огромными, среди перевернутых телег валялись груды бесформенных, растерзанных тел. Камни пещеры, казалось, пропитались кровью, но гномы не сдавались. Караванщики стояли до конца. Из двухсот пятидесяти солдат отряда никто не бросил товарищей и не пытался спастись бегством.
Глава 4
Мечты сбываются
Пархавиэль проснулся от удушья и страшной боли, разрывающей его череп на тысячу мелких частей. Поселившиеся у него в голове джинны били по вискам и затылку кузнечными молотами, а их дикое пение создавало монотонный, сводящий с ума звон в ушах. Смрадные запахи и спертый воздух тесного помещения не только усиливали головную боль, но также вызывали приступы тошноты и способствовали естественному желанию прервать муки, покончив с собой.
Гном открыл глаза. Слабые лучи света, пробивающиеся сквозь узкие прорези бойниц внутрь саркана, осветили невзрачную картину одной из самых отвратительных сторон солдатской жизни. Чудо военной техники, неприступная крепость на колесах превратилась то ли в походный лазарет, то ли в душный склеп. Вокруг Пархавиэля были раненые, много раненых, двадцать, а может быть, тридцать сложенных вплотную друг к другу, наспех перевязанных грязными тряпками тел. Большинство были в тяжелом состоянии и не подавали признаков жизни. Те же несчастные, кто не мог погрузиться в спасительное забытье, тихо стонали.
Теперь Пархавиэль понял, что было источником царившего здесь смрада, едва не заставившего его опорожнить желудок. Зловоние исходило не от какого-то отдельного предмета, оно было комбинацией многих омерзительных запахов – спутников бедствий и войн: крови, загнивающих ран, спирта, лекарств и начинающегося трупного разложения.
«Коль в бою не погиб, неужели от удушья сдохну?» – с отвращением подумал гном и попытался подняться на ноги. Острая боль тут же пронзила грудную клетку и спину, заставив гнома повалиться обратно и впредь соизмерять свои желания с физическими возможностями организма.
Пархавиэль не помнил, что с ним произошло. Атака «псов», эпизоды побоища, гибель товарищей и совсем незнакомых гномов смешались в калейдоскопе быстро чередующихся и не связанных друг с другом хронологической последовательностью действий. Память восстанавливала события постепенно, шаг за шагом, пока не добралась до того момента, как он потерял сознание во время боя. «Был сильный толчок справа, меня подкинуло в воздух и ударило о скалу…» – с трудом вспомнил гном.
Ко второй попытке встать на ноги Пархавиэль отнесся намного ответственнее. Вначале он медленно приподнял голову и осмотрел, в порядке ли руки и ноги. Не увидев на этих частях своего многострадального тела окровавленных бинтов, он вздохнул с облегчением и попытался сесть. Грудная клетка разрывалась на части, а позвоночник предательски похрустывал, но хауптмейстер упорно продолжал медленно, но верно перемещаться в вертикальное положение. Наконец-то организму надоело посылать своему глупому хозяину болевые сигналы о повреждениях, и грудь перестала ныть. Посидев немного, гном перешел к третьей, заключительной фазе выкарабкивания на свежий воздух: сел на четвереньки и осторожно, пытаясь ненароком не задеть раненых, пополз к выходу.
Дверь оказалась запертой. Тяжело дыша и мобилизуя остатки сил, чтобы не потерять сознание, Зингершульцо принялся стучать кулаком по обшитой железом двери, выкрикивая непристойности, смысл которых сводился к весьма банальному и правомерному требованию: «Дверь откройте, дурни, дышать нечем!»
Кто ищет, тот всегда найдет, кто требует, тот свое получит! Пархавиэлю удалось «достучаться» до разума ближних своих. Снаружи послышались быстрые шаги и скрип тяжелого засова. Дверь резко распахнулась, обдав Пархавиэля сногсшибательным в буквальном смысле этого слова потоком свежего воздуха. Голова солдата закружилась, мышцы ослабли, и он бессильно рухнул в заботливо подхватившие его руки товарищей.
– Что-то с тобой в последнее время слишком часто обмороки да припадки случаться стали. Стареешь, что ли, на покой пора?! – лукаво усмехнулся Зигер, приветствуя в весьма распространенной среди караванщиков манере дружеской издевки слегка приоткрывшего глаза Пархавиэля.
– Нет, просто становлюсь бесхребетным пацифистом, боящимся вида крови, – прохрипел в ответ гном, в горле которого до сих пор стоял сухой ком тошноты и изжоги.
Еще ощущая остаточные явления ранений и легкое недомогание, гном, кряхтя, сел и осмотрелся по сторонам. Он вместе с Зигером и Гифером находился возле угасающего костра. Друзья перенесли его сюда от саркана и аккуратно положили на мешки с провизией, укрыв теплым одеялом. Неподалеку горело еще три костра, и шесть огней мерцало по другую сторону дороги. Шагах в пятидесяти отсюда, у обочины, виднелись смутные очертания поставленных подальше от костров телег. Не слышно было ни оживленных голосов, ни взрывов дружного хохота, непременных атрибутов походного становья отряда. В этот раз гномы даже не стали ставить палаток, солдаты сидели возле огня либо на мешках, либо прямо на холодных камнях, подстелив под себя лишь тонкие походные плащи.
Покончив с беглым осмотром лагеря, Пархавиэль недовольно нахмурил брови и приступил к допросу свидетеля, то есть Зигера, знавшего, что произошло с отрядом за время его «отдыха».
– Где группа? – задал Зингершульцо первый вопрос, вместо ответа на который получил открытую флягу с вином.
– Горло промочи сначала, а уж потом с вопросами лезь, – тихо проворчал Зигер, отвернувшись в сторону, – группа перед тобой… все, кто выжил…
Очередной удар судьбы чуть вновь не лишил Пархавиэля чувств. Его боевые товарищи, друзья, с которыми он жил одной дружной семьей в течение многих сотен смен, умерли в одночасье, оставив на этом свете двух больше никому не нужных сирот: его и ворчуна Зигера.
– Гифер, тебе очень повезло! – внезапно обратился Пархавиэль к удивленному и не знающему, как правильно реагировать на подобные заявления командира, новичку. – В твой первый по-настоящему боевой поход случилось такое… а ты уцелел. Это счастье, давай выпьем за твое везение! – прошептал хауптмейстер, смотря остекленевшими глазами куда-то вдаль и изо всех сил борясь с приступом горючих слез.
Гномы почти одновременно опрокинули в рот содержимое походных фляг и какое-то время сидели молча. Никто не решался первым начать разговор.
– Скрипун, старина, не томи душу, расскажи, что произошло! – наконец-то прервал затянувшееся молчание Зингершульцо.
Гномам удалось выжить, они выиграли сражение, однако отряд понес самые большие потери за всю историю караванного дела. В живых осталось не более сотни, причем могли твердо стоять на ногах всего пятьдесят три бойца. В основном пережили бойню арбалетчики, просидевшие в сарканах большую часть времени и пришедшие на помощь лишь в самом конце битвы.
Наверное, впервые за многовековую историю гномьих войн и походов караванщики не стали собирать амуницию после сражения. К чему бродить по долине, перетаскивая оружие и уцелевшие части доспехов, если потом все равно не сможешь их увезти?