Самый скандальный развод
Шрифт:
Эгоист! «Хотя обижаться – глупо. Так не приобретешь никакого жизненного опыта. Нужно просто делать выводы из складывающихся ситуаций и поступков окружающих», – решила я и повалила Власа на кожаный диван, на котором он моментально заснул.
Шестой день медовой недели. Пятница.
На следующий день Влас снова отправился по следу исчезнувшей машины, оптимистично крикнув напоследок:
– Не переживай, Маш! В деревне мы наверстаем упущенное! Там-то ничто нам не сможет помешать! Дай только расквитаться с Ильей Андреевичем! Тогда держись – до смерти залюблю!
Я
– Машенька, здравствуйте. Это Иван Петрович, Анжелин папа, вас беспокоит.
– Доброе утро! – Я была удивлена – Анжелкин отец последний раз звонил мне, когда мы учились с ней в десятом классе, узнать, правда ли его дочь у меня и действительно ли готовится к экзаменам.
– Не знаю даже, как вам сказать... – замялся он. – Можно я зайду к вам через полчаса? Я отпрошусь ненадолго из церкви. Мне очень нужно с вами поговорить.
– Да, да, конечно.
Интересно, о чем это он собрался со мной говорить? Наверное, об Анжеле. Хотя с чего бы это? Пить она вроде прекратила...
«Д-зззззз-дз-дз!» Ну, началось! Не успела я появиться дома, как звонок за звонком:
– Здравствуй, моя уходящая осень, – печально проговорил Кронский. – Тебя можно поздравить? Теперь ты действительно ушла от меня навсегда?
– Леш, ты только не расстраивайся, но я правда вышла замуж.
– За этого надутого индюка?
– Никакой он не индюк!
– Ты сделала очень большую глупость! Наверное, самую большую в своей жизни!
– Перестань. Я бы сделала ошибку, если вышла за тебя!
– Дудки! – воскликнул он. – А я ведь что тебе звоню...
– Что?
– Попрощаться. Я уезжаю. Надолго.
– Куда? – поразилась я.
– Снова в Тибет. К монахам. Лечиться от импотенции и страсти к нездоровому сексу в общественных местах.
– Ты правда думаешь, что они тебе помогут? – удивилась я.
– Только они способны излечить меня, – уверенно сказал он и робко спросил: – Марусь, а можно я тебе позвоню, когда вернусь?
– Конечно, жалко, что ли!
– Спасибо, моя кукурузница, мой недоступный абонент! Знай! Ты самая лучшая в мире, и я всегда тебя буду любить!
Лучший человек нашего времени растрогал меня так, что я готова была расплакаться, но тут он обычным своим тоном весело сказал:
– Снегурочка моя, если этот дубовый обыватель, дурак твой, Отелло, будет тебя обижать, я приеду, ноги ему вырву! Ну, не скучай тут без меня! Пока!
И почему всегда одно и то же?! Стоит только Кронскому появиться в моей жизни, как в голове все переворачивается, и то, что для меня было нормальным прежде, кажется совершенно противоестественным.
В дверь позвонили. «Наверное, Иван Петрович», – подумала я.
Передо мной действительно стоял Анжелкин отец – он был с меня ростом, почти седой, в сером недорогом костюме и вишневом галстуке-селедке, модном годах в семидесятых, с вафельным тортом под мышкой.
– Проходите, пожалуйста. Сейчас будем чай пить.
– Машенька, я не займу у вас много времени, – проговорил он, протягивая мне торт.
Нечего сказать, Анжелкин отец сильно изменился (на свадьбе я как-то не обратила на это внимания): хоть он и был всю жизнь самым последним подкаблучником, но раньше глаза его горели, и он
– Да у меня вагон времени, так что можете не волноваться! У вас что-то случилось?
Иван Петрович робко присел на краешек дивана в кухне и сказал, пытаясь казаться веселым:
– Машенька, я к вам, собственно, пришел за советом, как к инженеру человеческих душ. Вы ведь писатель! Это может показаться странным. Я работаю в церкви и мог бы поговорить с батюшкой, но я тысячу раз уж говорил с ним.
– И что он вам советует? – спросила я, заваривая чай.
– Смирение и терпение. Но я, видимо, слишком слабый человек.
– А что случилось? С Анжелой сейчас, по-моему, все в порядке.
– Да что вы! Какой там в порядке! Кузю совсем измучила. Ничем хорошим это не кончится. Мальчик ругается матом, как сапожник!
– Его, наверное, кто-то научил. Не мог же он сам...
– Конечно! Анжела его и научила!
– Анжела?! – изумилась я.
– Ну, да. Придет, бывало, домой пьяная и давай браниться, и все это при ребенке, а дети в этом возрасте все впитывают в себя, как губки. Степаниду бросила! А ведь ей всего пять месяцев. Разве так можно? Михаил недоволен, как она с детьми себя ведет, да и с ним тоже. Знаете, он, кажется, вообще ее бросить решил и даже при мне пару раз ей этим угрожал – говорит, детей я себе заберу, потому что тебе доверить их нельзя, а сама, мол, колупайся тут, как хочешь.
– Но как же так, – растерялась я.
– А что! Его можно понять. Он работает с утра до ночи, приходит домой усталый, холодильник пуст, есть нечего. Анжела с Кузей по каким-то секциям мотаются, приходят позже него, ребенок плачет полночи, от перенапряжения заснуть не может. Степанида и вовсе у Лидии Ивановны живет. В общем, кошмар!
– Да-а, – протянула я.
– А Нина Геннадьевна наша... Та совсем помешалась, – шепотом сказал он, будто боялся, что жена может подслушать, но тут же глаза его загорелись, как прежде, и он неожиданно разразился диким хохотом. Сначала я подумала, что это у него нервный смех, но он никак не мог остановиться, хватаясь за бока. Я, глядя на него, не смогла удержаться и тоже залилась смехом. – Нет, вы не можете себе представить! – прыская, еле выговорил он. – Это ж настоящий крокодил! Ха! Ха! – Он буквально задыхался от смеха. – Ходит по улице, обмотавшись занавеской, на голове – макаронная фабрика! Ой! Хо! Хо! – У него, кажется, начались кишечные колики. – А веки! Веки! Зеленкой мажет! – Иван Петрович постепенно успокаивался, но с мелкими смешками продолжал: – На запястья какие-то браслеты понавешала из зубов – настоящих, человеческих. Я спрашиваю, откуда, а она... Знаете, что она мне ответила?
– Что? – давясь от смеха, спросила я.
– Из стоматологической поликлиники. Представляете, она несколько дней околачивалась около хирургического кабинета и выпрашивала у дантиста выдранные у пациентов зубы! Это еще что! На зубах она не остановилась – у нее теперь новая причуда. Ходит на рынок и скупает парных кур! Дорогу-ущих! Потом режет их так ожесточенно, будто на разделочной доске перед ней не птица, а лютый недобитый враг, и она его с наслаждением казнит. Все бы ничего – пусть как хочет, так и режет, мне все равно, но от этих кур никому ничего не достается.