Самый страшный след
Шрифт:
– Но у меня же левая рука повреждена, товарищ генерал! – возразил Бойко. И продемонстрировал здоровую правую: – Вот поглядите! Могу стрелять, как и раньше!
Тот оставался неумолим.
– Кадровое управление предложило два варианта дальнейшей службы. На твой выбор: начальником автопарка при Управлении НКВД города Ленинграда или Московский уголовный розыск.
Олесь хорошо знал нрав комдива. Если тот принимал решение, спорить с ним было бесполезно. Только себе хуже.
– С автопарком понятно. Это как завхоз на рабфаке, – вздохнул он. – А что за работа в МУРе?
– Там есть должность оперативника. Полагаю, твоей пытливой натуре эта работа будет в самый раз.
– Согласен,
– Ну и славно. Только будь там поосторожнее – не хватай что попало…
Позже, уже работая в уголовном розыске, Олесь узнал о немецких «сюрпризах» практически все. Ведь различными путями эти хитроумные смертоносные вещицы добирались и до нашего тыла. Видел он заминированную упаковку из-под горохового концентрата. Довелось обезвреживать мину в виде тюбика с кремом для бритья, а также красивую блестящую шкатулку-копилку. Однажды начальство показало и вовсе уникальный предмет – коробок спичек. Осторожно изучая его, сыщики думали, будто внутри находится заряд, но вместо него там оказались обычные на первый взгляд спички. Правда, при ближайшем рассмотрении некоторые из них слегка отличались: сразу за серной головкой под тонкой маскировочной бумагой скрывался небольшой заряд, способный лишить зрения того, кто брался прикуривать такими спичками.
В Москву на Петровку возвращались молча. Коротко обсудив с товарищами добытые сведения, Иван попросил каждого проанализировать их и предложить свою версию убийства отца Иллариона.
По большому счету, ничего нового выезд оперативно-следственной группы майора Старцева в окрестности города Мытищи не дал. Разве что оперативники получили возможность воочию «полюбоваться» на стоянку цыганского табора, на скромный домик погибшего священника да на старую церковь.
Посланные на прогулку по селу Бойко, Горшеня и Ким нарисовали на совещании весьма унылую картинку. Около шестидесяти процентов ушедших на фронт из Челобитьева мужчин обратно не вернулись. Селение и до войны-то считалось небольшим, бедным, а теперь и вовсе усохло: из пятидесяти дворов четверть пустовала, пугая прохожих зарослями лебеды да темными «глазницами» разбитых окон. Из населения преобладали пожилые женщины и глубокие старики. В Челобитьеве работы не было вообще; редкие трудоспособные жители копались в своих огородах, плотничали или по-соседски – за пару мешков картошки – подряжались на ремонт крыш или печей, на рытье колодцев.
Молодухи искали работу в Москве или в ближайших подмосковных городках. Единственная торговая лавка, устроенная на центральной улочке рядом с почтовым отделением, открывалась на час-полтора трижды в неделю. Каждый раз у обитой цинком двери вырастала очередь из местных сельчан, которые моментально раскупали доставляемые грузовиком хлеб, крупу и водку. По большим праздникам скудный ассортимент лавки разбавлялся мороженой рыбой, макаронами и консервами.
Посреди этой беспробудной серости воскресное посещение церкви, где проводил торжественные богослужения уважаемый всеми настоятель церкви отец Илларион, являло собой редкое и благостное просветление. Голос пожилого священника обладал красотой и силой. Его службы собирали практически все население округи.
Последним этапом совещания в чистом поле стало обсуждение и анализ. Выговорись. Выплеснули все, что накопилось, и поехали в управление…
Трясясь на кочках Медведковской улицы, муровцы молчали. Каждый думал о своем, но мысли так или иначе возвращались к убийству священника из небольшого села.
Когда автомобиль пересек железнодорожные пути и поехал по Марьиной Роще, сидящий рядом с водителем Старцев набрал
– Не-ет, граждане, это определе-енно цыгане. Других вариантов не вижу. Хоть лопни.
Не видели вариантов и Васильков с Егоровым, расположившиеся на потертом дерматине заднего дивана. Всем казалось, будто истина лежит на поверхности: слухи о накопленной в церковной кассе сумме долетели до табора, благо расстояние небольшое – всего шесть верст. Яков Чернов загорелся желанием завладеть деньгами и с подручными вломился в дом священника. На месте возникла потасовка, в результате которой смертельные травмы получили отец Илларион и сам Чернов.
– Тем не менее белые пятна в этой истории остаются, – слабо возразил Васильков. – И самое большое из них – тело погибшего цыгана. Почему подручные не забрали его?
– Испугались, – с завидной уверенностью предположил Егоров.
– Чего?
– Смерти своего подельника. Не рассчитывали на серьезное сопротивление старика, а тут – бац! Получите-распишитесь.
– Или слишком спешили обчистить церковную кассу, – подсказал Старцев.
Александр не унимался:
– Но ведь тело соотечественника – это серьезная улика. И подсказка для следствия. Не будь этой подсказки, нам и зацепиться было бы не за что.
– Это мы с вами понимаем, а они… Ладно, не будем спорить, – примирительно сказал Старцев. – Сейчас прибудем в управление, сходим в столовку, перекусим горяченького и придумаем, как заполучить подтверждение нашей версии про цыган.
Глава третья
Смоленск
Сентябрь 1941 года
На стуле рядом с большим письменным столом дожидался собранный саквояж с документами и самыми необходимыми вещами. Его хозяин вот уже несколько минут не находил себе места – метался по кабинету.
Какого-то смысла в этих перемещениях не было, так как мысли в голове путались, и он никак не мог сообразить, что же делать в этой крайне опасной ситуации. Водитель служебного автомобиля по фамилии Величко отправился в гараж еще утром. Он должен был проверить состояние машины, заправить бензином полный бак, взять пару запасных канистр и необходимый инструмент.
Затем он намеревался завернуть к себе домой за личными вещами и прибыть на пересечение улиц Большой Советской и Социалистической к зданию районного комитета ВКП(б). Перекресток хорошо просматривался из окон кабинета, лишь парочка деревьев закрывала пышными кронами тротуар и уходящую влево улицу. Но сколько за последние полчаса Пономаренко ни выглядывал в открытое окно – ни Величко, ни его, Пономаренко, служебного автомобиля не было.
Перегнувшись через подоконник, Пантелеймон Кондратьевич в очередной раз посмотрел на проезжую часть.
Никого. Возле подъезда по-прежнему стоял грузовик, в кузов которого два работника райкома складывали документы из архива. С краю у откинутого борта уже скопилось десятка два перевязанных бечевкой толстых бумажных стопок.
– Ну, сколько можно ждать?! Где носит этого пройдоху?! – раздраженно проговорил Пантелеймон Кондратьевич, вытряхивая из пачки папиросу.
Чиркнув спичкой и выпустив клуб дыма, он резко отвернулся от окна с распахнутыми створками. В городе стояла зловещая тишина, от которой по спине пробегал неприятный озноб. Еще несколько минут назад в километре от городского центра гремела канонада, а мимо здания райкома тянулась бесконечная вереница солдат и гражданского населения, ехали грузовые автомобили, громыхали колесами запряженные лошадьми телеги. А теперь все звуки прекратились, и от этого Пантелеймону стало не по себе.