Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Я вышла замуж за одного из лучших художников Канады, – заметила Клара.
– Вы сравниваете себя с Одиль? – удивленно спросил Гамаш.
Клара не ответила.
– Клара, я видел ваши работы. – Гамаш остановился и посмотрел на нее, и, когда она заглянула в его темно-карие глаза, змея ослабила свои кольца, ее сердцу полегчало и мысли стали яснее. – Они блестящие. Страстные, открытые. Полные надежды, веры, сомнения. И страха.
– У меня много таких на продажу. Хотите какую-нибудь?
– Я теперь вполне кредитоспособен,
Рут стояла на газоне перед домом и смотрела вниз. Подойдя ближе, Клара и Гамаш увидели двух крохотных птичек.
– Доброе утро, – сказала Клара.
Рут подняла глаза и хмыкнула.
– Как поживают детки? – спросила Клара и тут увидела все сама.
Маленькая Роза покрякивала, чистила клювом перышки и выставляла себя напоказ. Лилия стояла неподвижно, смотрела перед собой, и вид у нее был испуганный, как у той крохотной птички в старом доме Хадли. Гамаш подумал, не родилась ли она в сорочке.
– Превосходно, – сказала Рут, словно подначивая их возразить ей.
– Мы сегодня приглашаем народ на обед. Хочешь прийти?
– Я так или иначе собиралась. У меня виски кончился. Вы там будете? – спросила она Гамаша.
Он кивнул в ответ.
– Хорошо. Вы похожи на греческую трагедию. Я могу сделать заметки и написать стихотворение. Ваша жизнь наконец-то обретет смысл.
– Вы меня успокоили, мадам, – слегка поклонился Гамаш.
Когда они продолжили прогулку, он сказал:
– Я бы попросил вас пригласить еще кое-кого. Жанну Шове.
Клара продолжала идти, глядя перед собой.
– Что-то не так? – спросил он.
– Она мне не нравится, пугает меня.
Гамашу очень редко доводилось слышать такие слова от Клары. Старый дом Хадли, нависший над ним, казалось, увеличился в размерах.
Глава тридцать четвертая
Агент Изабель Лакост устала слоняться по лаборатории. Ее заверили, что данные по отпечаткам пальцев готовы. Просто они куда-то затерялись.
Она уже встретилась с Франсуа Фавро, бывшим мужем Мадлен. Он был великолепен. Мужчина средних лет прямо с обложки модного журнала. Высокий, красивый, умный. Достаточно умный, чтобы откровенно отвечать на ее вопросы.
– Да, конечно, я слышал о ее смерти, но мы давно не виделись. И мне не хотелось лишний раз беспокоить Хейзел.
– Даже для того, чтобы выразить сочувствие?
Франсуа подвинул свою кофейную чашку на полдюйма влево. Лакост обратила внимание, что ногти у него неровно обкусаны. Беспокойство находит выход тем или иным способом.
– Я ужасно не люблю такие вещи. Никогда толком не знаю, что сказать. Вот посмотрите.
Он взял с письменного стола какие-то бумаги и протянул ей. На них было нацарапано:
«Сочувствую вашей утрате, она оставила большую…»
«Хейзел, я хочу…»
«Мадлен была чудесным человеком, ее
И все в таком роде на трех страницах. Незаконченные предложения, недосказанное сочувствие.
– Почему бы вам просто не сказать ей, что вы чувствуете?
Он уставился на Лакост с таким видом, что она сразу вспомнила мужа. Так он показывал свое раздражение. Для нее чувствовать и выражать чувства словами было легко. Для него – невозможно.
– Что вы подумали, узнав о том, что ее убили?
Лакост знала, что если люди не могут говорить о чувствах, то они, по крайней мере, могут говорить о своих мыслях, которые нередко соприкасаются с чувствами. И определяются ими.
– Я подумал, кто мог это сделать. Кто ненавидел ее с такой силой.
– И что вы чувствуете по отношению к ней теперь? – спросила Лакост тихим рассудительным голосом. Вкрадчивым голосом.
– Не знаю.
– Это правда?
Молчание затянулось. Было видно, что эмоции одолевают его, он пытается сдержать их, пытается уцепиться за рациональную скалу своего разума. Но эта скала обвалилась, и он рухнул вместе с ней.
– Я люблю ее. Любил.
Он обхватил голову руками, вцепившись длинными тонкими пальцами в темные волосы.
– Почему вы развелись?
Франсуа потер лицо и посмотрел на агента Лакост затуманенным взглядом:
– Это была ее идея, но, думаю, я ее к этому подталкивал. Мне не хватало силы воли, чтобы сделать это самому.
– А почему вы хотели развода?
– Не мог больше это выносить. Поначалу все было замечательно. Она была такая красивая, сердечная, любящая. И успешная. За что бы она ни бралась, все у нее получалось. Она просто сияла. Это было все равно что жить рядом с солнцем.
– Оно ослепляет и обжигает, – сказала Лакост.
– Да. – Фавро явно испытал облегчение, услышав эти слова. – Находиться так близко к Мадлен было опасно.
– Вы действительно хотите знать, кто ее убил?
– Да, но…
Лакост ждала. Арман Гамаш научил ее терпению.
– Но я не думаю, что буду удивлен. Она не хотела обижать людей, но обижала. А если вас обидят очень уж сильно…
Необходимости заканчивать предложение не было.
По пути в Три Сосны Робер Лемье остановился перед кафе «Тим Хортон» в Кауансвилле, и теперь на столе для совещаний стоял ряд стаканчиков кофе и лежали пакетики с пышками.
– Вот это наш человек! – воскликнул Бовуар, увидев это, и хлопнул молодого полицейского по спине.
Лемье снискал еще большее расположение Бовуара, когда затопил древнюю чугунную плиту посредине комнаты.
Запахло картоном и кофе, сладкими пышками и сладким дымком.
Инспектор Бовуар объявил утреннее совещание открытым, как только появилась агент Николь, которая, как всегда, опоздала и была растрепана. Каждый выступил со своим докладом, а в заключение старший инспектор Гамаш пересказал им отчет коронера.