Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Роберто Бранди, которому было неоткуда ждать разъяснений, казалось, испытывал больше беспокойства и нетерпения, чем его узник: он тоже хорошо знал неаполитанцев и поэтому задавал себе вопрос — уж не кроется ли за этим религиозным фарсом какая-нибудь громадная ловушка?
Николино и комендант с большим интересом следили за продвижением процессии, с самого ее начала и вплоть до возвращения в храм. Постепенно шум утих, факелы погасли, и все погрузилось во мрак и тишину.
Несколько домов, на которые перекинулся огонь, продолжали
Пробило одиннадцать.
— Я полагаю, что представление закончилось, — сказал Николино, который хотел уже возвратиться в камеру, чтобы последовать полученным указаниям. — Что вы скажете, комендант?
— Скажу, что мне хотелось бы вам кое-что показать, прежде чем вы спуститесь к себе, мой любезный пленник!
И он сделал ему знак следовать за собой.
— До сей поры мы были заняты тем, что происходит в Неаполе, от Мерджеллины до Порта Капуана — иными словами, на западе, на юге и на востоке, — а теперь пора поинтересоваться, что творится на севере. Хотя то, что мы сейчас увидим, производит мало шума и дает мало света, оно стоит того, чтобы уделить ему минуту внимания.
Николино позволил коменданту увлечь себя на другую сторону крепостной стены, противоположную той, откуда они только что смотрели на Неаполь, и на холмах, окружавших город, от Каподимонте до Поджореале, он увидел линию огней, передвигающихся с равномерностью воинских частей на марше.
— А! Вот это, кажется, нечто новое! — воскликнул Николино.
— Да, и довольно занимательное, не правда ли?
— Это французская армия? — спросил Николино.
— Она самая, — отвечал комендант.
— Значит, завтра она войдет в Неаполь.
— Ну нет! В Неаполь так просто войти нельзя, если лаццарони этого не захотят. Будут драться дня два, может быть, три.
— А потом?
— Что будет потом? Ничего, — отвечал комендант. — Это уж нам предстоит подумать, что может в подобном случае сделать хорошего или дурного для своих союзников, кто бы они ни были, комендант замка Сант’Эльмо.
— А нельзя ли узнать, на чьей стороне в случае столкновения будут ваши симпатии?
— Мои симпатии? Разве умный человек имеет какие-нибудь симпатии, мой дорогой узник? Я вам уже изложил свои убеждения, сказав, что я отец семейства, и припомнив кстати народную пословицу: «Сначала помоги себе самому». Ступайте к себе. Поразмыслите над этим. А завтра мы побеседуем с вами о политике, морали и философии. А так как существует еще одна пословица, которая гласит, что «утро вечера мудренее», прислушайтесь к ее совету, а завтра утром поделитесь со мной плодами своих раздумий. Доброй вам ночи, мой дорогой узник!
Разговаривая так, они дошли до верхней ступеньки лестницы, ведущей вниз, в камеры, и комендант, проводив Николино до его двери, запер ее, по обыкновению, на два оборота.
Николино остался в полной темноте.
По счастью, ему нетрудно было выполнить полученные указания. Он ощупью направился к своей кровати и бросился на нее не раздеваясь.
Не прошло и пяти минут, как раздался крик, сигнал тревоги, за которым последовали частые ружейные выстрелы и три пушечных залпа.
Затем снова воцарилась полная тишина.
Что же случилось?
Мы вынуждены отметить, что, несмотря на все свое мужество, которое Николино не раз имел повод доказать, сердце его сильно билось, когда он задавал себе этот вопрос.
Минут через десять молодой человек услышал на лестнице шаги; ключ в замке повернулся, заскрежетали засовы, и дверь отворилась. На пороге появился достойный комендант с зажженной свечой в руке.
Роберто Бранди запер дверь с величайшей осторожностью, поставил свечу на стол, придвинул стул к кровати и сел возле узника, который, не зная намерений коменданта, дал ему все это проделать, сам же так и не произнес ни слова.
— Ну, дорогой мой узник, — сказал комендант, усевшись у его изголовья, — я вам уже говорил, что замок Сант’Эльмо имеет немаловажное значение в деле, которое должно завтра решиться.
— Стало быть, любезный комендант, вы пришли в такой поздний час, чтобы убеждать меня в своей прозорливости?
— Знаете ли, всегда приятно для самолюбия, если можешь сказать умному человеку: «Вы видите, я был прав». А потом, если мы отложим до завтра разговор о наших с вами делах, о которых вы не захотели потолковать сегодня вечером, — теперь я знаю почему, — если мы отложим, говорю я, этот разговор до завтра, то, может статься, будет уже слишком поздно.
— Скажите, дорогой комендант, произошло что-нибудь очень важное с тех пор, как мы с вами расстались?
— А вот, судите сами. Республиканцы, которые узнали каким-то образом мой пароль — «Позиллипо и Партенопея», подошли к часовому у ворот. Только тот, кому поручено было сказать пароль, смешал новое название города с древним и сказал «Неаполь» вместо «Партенопея». Часовой, который, вероятно, не знал, что это одно и то же, поднял тревогу. Началась стрельба, мои артиллеристы тоже дали залп — и попытка сорвалась. Так что, мой дорогой пленник, если в ожидании этого события вы легли в постель не раздевшись, то теперь можете раздеться и спать, если только не предпочтете встать и за этим столом поговорить со мною как с добрым другом.
— Что ж, давайте побеседуем, — отвечал Николино. — Соберите все свои козыри и выкладывайте карты на стол. Будем говорить!
— Вот как! — откликнулся комендант. — Легко сказать!
— Что за черт! По-моему, вы сами это предложили!
— Да, но тут требуются кое-какие разъяснения.
— Какие же? Говорите.
— Есть ли у вас достаточные полномочия для разговора со мной?
— Да, есть.
— Будет ли то, о чем мы с вами договоримся, подтверждено вашими друзьями?