Сандро из Чегема. Трилогия
Шрифт:
– Ничего плохого про это вино не скажу, но то вино мне больше нравится. Я всю жизнь мечтал про такое вино.
Уах! Что теперь я ему скажу? Что?!
– Слушай, – говорю, – у меня другого вина нет. Было около десяти ведер «качича», давно выпили. Я тебя угостил этим вином, потому что неудобно было. Ты в мой дом пришел первый раз, и я хотел, чтобы ты стакан вина выпил в моем доме.
Нет, вижу, не доверяет и начинает цепляться.
– Значит, – говорит, – ты мне то же самое вино давал?
–
– Тогда, – говорит, – сейчас идем взвесим всю мою кукурузу!
– Зачем? – говорю.
– Потому что, – говорит, – ты не взвесил мою кукурузу, значит, ты мине доверяешь. А я попробовал твое вино – выходит, я тебе не доверяю. Если я тебе не доверяю, и ты мине не доверяй!
Уах! Сейчас среди ночи взвешивать его кукурузу? А у меня безмен только десять кило берет. Это сколько раз надо вешать?
Бахут оглядел застольцев, как бы прося войти в его бедственное положение.
– Тридцать два раза! – смеясь, подсказал ему Кязым.
– Тридцать два раза! За это время я совсем с ума сойду от него! И тогда я так соображаю – эту бочку он уже не возьмет через свое ослиное упрямство. Но у меня еще одна двадцативедерная бочка стоит в подвале. Думаю – лучше ту бочку выкатить, а эту вкатить, чем еще полночи возиться с его кукурузой.
– Хорошо, – говорю, – у меня в подвале, как ты видел, еще одна бочка стоит. Как раз то вино, которое ты пил! Хочешь – бери!
– Давай, – кричит, – ту бочку! Не жалей хорошее вино на хорошего человека!
Что делать? Теперь сына, значит, надо будить. Вдвоем вкатить бочку не сможем. Но сына будить тоже стыдно. Скажет – взрослые люди глупости делают. Но еще хуже будет, если сына разбужу, а этот попробует вино и опять скажет: ты мне не то вино даешь. Потому что в подвале тоже холодно, а он вкус холодного вина не соображает.
– Хорошо, – говорю, – идем в подвал. Я тебе даю ту бочку, но ты сначала попробуй вино.
Еле-еле в кухне нахожу свечку – проклинаю и жену, и этого Вахтанга, и эти поминки, где мы встретились. Идем в подвал, опять вытягиваю из шланга пол-литровую банку и даю ему попробовать. Про-бу-ет!
– О! О! О! – говорит. – Вот это вино я мечтал купить. Зови сына!
О да, потихоньку вхожу в дом и бужу сына. Молодой – крепко спит. Еле разбудил. Но правду тоже сразу сказать не могу – стыдно, кацо, стыдно!
– Бочку, – говорю, – сынок, надо на место поставить. Помоги!
– Что вы, – бурчит сын и одевается в темноте, – столько времени делали, если не могли сторговаться!
Мы выходим во двор и втроем скатываем бочку с арбы и вкатываем ее в подвал. И теперь начинаем выкатывать ту бочку, а сын ничего не понимает.
– Папа, – удивляется он, – что вы делаете? Это то же самое вино! Вы от пьянства совсем с ума сошли!
А этот проклятый Вахтанг, которого я, на свою голову, встретил на поминках, еще издевается надо мной.
– Ох, Бахути, – говорит, точно, как Кезым, говорит, – зачем ты сына, еще такого молодого, неправде учишь! Я против того вина слова не скажу! Но это вино как раз по моему вкусу!
Вижу, сын надулся, готов нас обоих убить. Кое-как вкатили эту бочку на арбу, и сын молча поворачивается и уходит.
О да, думаю, наконец, уедет этот проклятый человек. Провожаю арбу до ворот. И вдруг он не останавливается? Останавливается!
И только тут я понял, что на поминках ни о каком деле договариваться нельзя. Ты с человеком на поминках договариваешься о деле, а он приезжает к тебе домой и устраивает твои поминки.
– Слушай, – говорит, – выходит, что я твое вино попробовал, а ты мою кукурузу не взвесил! Значит, ты мине доверяешь, а я тебе не доверяю? Значит, ты ставишь из себя более благородный человек? Не выйдет! Идем взвесим мою кукурузу!
Уах! Я уже готов и эту бочку ему отдать, и кукурузу отдать, лишь бы он уехал! Но разве он согласится!
– Слушай, – говорю, все еще держу себя в руках, – вино – одно дело, кукуруза – другое дело! Если ты два-три литра моего вина выпил, это не значит, что я должен два-три кило твоей кукурузы скушать! Я и так на глаз вижу, сколько там пудов в мешках!
– Нет, – говорит, – выходит, ты мине доверяешь, а я тебе не доверяю. Или взвесим мою кукурузу, или забирай свое вино, а я заберу свою кукурузу!
Значит, снова сына будить?! Он убьет меня! Но Бахут не был бы Бахутом, если бы не придумал то, что придумал.
– Слушай, – нарочно спокойно говорю, – сейчас поздно. Мы оба устали. Завтра приедешь и взвесим кукурузу.
– Нет, – говорит, – зачем завтра приезжать, когда я сегодня здесь.
Ну, тут я ему показал. Безумному человеку надо через его безумность вправлять ум.
– Значит, ты мине не доверяешь! – кричу я ему от души. – Ты в моем доме принял хлеб-соль, и ты боишься в моем доме до завтра оставить мешки! Ты думаешь, Бахут, как нищий, залезет в твои мешки, вытащит кукурузу, а завтра скажет, что там не хватает?! Ты плюешь на мой хлеб-соль!
О! О! О! Вижу – потух, как свечка.
– Что ты, что ты, Бахути, – говорит, – успокойся, ради бога, разбудишь семью. (Сейчас вспомнил мою семью!) Ты мине доверяешь, и я тебе доверяю. Завтра приеду.
И так он уехал. Ни завтра, ни послезавтра, слава богу, не приехал, но бочку через одного человека прислал. И с тех пор я на поминках ни о каком деле ни с кем не договариваюсь И вообще я перестал ходить на поминки, кроме поминок по самым близким людям.
Так закончил Бахут свою историю.