Санин (сборник)
Шрифт:
– Буб-бу! – слабым ударом в бочку отдался его голос, когда Иванов познакомил его с Юрием.
Юрий неловко подал ему руку и не знал, что сказать и как держать себя с таким человеком. Но он сейчас же вспомнил, что для Юрия Сварожича должны быть одинаковы все люди, и пошел рядом со старым певчим, старательно уступая ему дорогу.
Иванов жил в комнате, больше похожей на чулан, чем на жилье, так много было в ней пыли, хламу и беспорядка. Но когда хозяин зажег лампу, Юрий увидел, что все стены увешаны гравюрами с картин Васнецова, а кучи хлама оказались грудами
Юрию все еще было как-то неловко, и, чтобы скрыть это, он стал внимательно рассматривать гравюры.
– Любите Васнецова? – спросил Иванов и, не слушая ответа, ушел за посудой.
Санин сказал Петру Ильичу, что умер Семенов.
– Царство небесное, – опять загудело в бочке, и, помолчав, Петр Ильич прибавил: – Ну, что ж… и хорошо. Все, значит, исполнено.
Юрий задумчиво посмотрел на него и вдруг почувствовал симпатию к старому певчему.
Пришел Иванов и принес хлеб, соленых огурцов на тарелке и рюмки. Расставив все это на столе, покрытом газетной бумагой, он взял бутылку и коротким, почти незаметным движением выбил пробку, не пролив ни одной капли.
– Ловко! – похвалил Петр Ильич.
– Сейчас видно, который человек понимающий! – самодовольно пошутил Иванов, разливая по рюмкам зеленовато-белую жидкость.
– Ну, господа, – беря свою рюмку и возвышая голос, заговорил он, – за упокой души и все прочее!
Стали закусывать, потом выпили еще и еще. Мало говорили, больше пили. В маленькой комнате скоро стало жарко и душно. Петр Ильич закурил папиросу и сразу затянул все синими полосами дурного табачного дыму. От выпитой водки, от дыму и жары у Юрия стала кружиться голова. Он опять вспомнил Семенова.
– Скверная штука смерть!
– Почему? – спросил Петр Ильич. – Смерть?.. О-о!.. Но это… это необходимо!.. Смерть!.. А если бы жить вечно?.. О-о!.. Вы остерегайтесь так говорить… Вечная жизнь!.. Что такое?!
Юрий вдруг подумал, что если бы он жил вечно… Ему представилась какая-то бесконечная серая полоса, томительно и бесцельно разворачивающаяся в пустоте, как будто с одного вала наматываясь на другой. Всякое представление о красках, звуках, о глубине и полноте переживаний как-то стиралось и бледнело, сливаясь в одну серую муть, текущую без русла и движения. Это уже не было жизнью, это была та же смерть. Юрию стало положительно страшно.
– Да, конечно… – пробормотал он.
– А на вас, как видно, большое впечатление произвело, – заметил Иванов.
– А на кого же это не произведет впечатления? – вместо ответа спросил Юрий.
Иванов неопределенно качнул головой и стал рассказывать Петру Ильичу о последних минутах Семенова.
В комнате становилось уже невыносимо душно. Юрий машинально наблюдал, как водка, блестя на свету лампы, переливалась в тонкие красные губы Иванова, и чувствовал, что все вокруг начинает тихо кружиться и расплываться.
– А-а-а-а-а… – запело у него в ушах тоненьким таинственно-печальным голоском.
– Нет, страшная штука смерть! – сам того не замечая, повторил он, как будто отвечал этому таинственному голоску.
– Чересчур вы нервничаете! –
– А вы на это не способны? – машинально спросил Юрий.
– Я?.. Ну н-нет!.. Помирать мне, конечно, неохота: это пустое дело, и жить не в пример веселее… но ежели уж смерть, так что ж… помру в одночасье и без всяких антимоний.
– Не умирал ты и не знаешь, – улыбнулся Санин.
– И то правда! – засмеялся Иванов.
– Все это слыхано, – вдруг с тоскливым озлоблением заговорил Юрий, – говорить можно все, а все-таки смерть остается смертью!.. Она ужасна сама по себе, и человеку, который… ну, отдает себе отчет в своей жизни, этот неизбежный насильственный конец должен убивать всякую радость жизни!.. Какой смысл!
– И это слыхано, – с насмешкой перебил Иванов, тоже внезапно озлобляясь. – Все вы думаете, что только вы…
– Какой смысл? – задумчиво переспросил Петр Ильич.
– Да, никакого! – с тем же непонятным озлоблением закричал Иванов.
– Нет, это невозможно, – возразил Юрий, – уж слишком все вокруг мудро и…
– А по-моему, ничего хорошего нет, – отозвался Санин.
– Что вы говорите… А природа?
– Что ж природа, – слабо улыбаясь, махнул рукой Санин. – Ведь это так только принято говорить, что природа совершенна… А по правде говоря, она так же плоха, как и человек: каждый из нас, даже без особого напряжения фантазии, может представить себе мир во сто раз лучше того, что есть… Почему не быть бы вечному теплу, свету и сплошному саду, вечно зеленому и радостному?.. А смысл? Смысл, конечно, есть… его не может не быть просто потому, что цель определяет ход вещей, без цели может быть только хаос. Но эта цель лежит вне нашей жизни, в основах всего мира… Это понятно… Мы не можем быть ее началом, следовательно, не можем быть и концом. Наша роль чисто вспомогательная и очевидно пассивная. Тем фактом, что мы живем, исполняется наше назначение… Наша жизнь нужна, а следовательно, и смерть нужна…
– Кому?
– А я почем знаю! – засмеялся Санин. – Да и какое мне дело!.. Моя жизнь – это мои ощущения приятного и неприятного, а что за пределами – черт с ним!.. Какую бы мы гипотезу ни выработали, она останется только гипотезой, и на основании ее строить свою жизнь было бы глупо. Кому нужно, тот пусть об этом и беспокоится, а я буду жить.
– Выпьем по сему случаю! – предложил Иванов.
– А в Бога вы верите? – спросил Петр Ильич, поворачивая к Санину помутневшие глаза. – Теперь никто не верит… не верят даже в то, что можно верить…
– Я в Бога верю, – опять засмеялся Санин, – вера в Бога осталась во мне с детства, и я не вижу никакой необходимости ни бороться с нею, ни укреплять ее. Это выгоднее всего: если Бог есть, я принесу ему искреннюю веру, а если Его нет, то мне же лучше…
– Но на основании веры или безверия строится жизнь, – заметил Юрий.
– Нет, – качнул головой Санин, и лицо его сложилось в равнодушно веселую улыбку, – я не на этом основании строю свою жизнь.
– А на каком же? – устало спросил Юрий.