Санитар
Шрифт:
Паша интервью смотрел в номере пансионата, где ему довелось заночевать. Он спал, как вдруг вошел кто-то из охранников, щелкнул клавишей, включая телевизор.
– А? – вскинулся Паша.
– Ты спишь, как пожарник, – сказал охранник.
– А сколько времени?
– Двенадцать.
– Двенадцать?
Как раз показывали Подбельского, Паша вдруг о вчерашнем вспомнил. Он зря сорвался, теперь сердился на себя за это.
– Подбельский здесь? – поинтересовался.
–
Подбельского Паша увидел в коридоре. Тот был возбужден и весел. Что-то говорил спешившему за ним следом Виталию Викторовичу, Паше при встрече кивнул, как старому знакомому:
– Как самочувствие?
– Нормально, – доложил Паша.
– Ты отдыхай пока. С вечера на дежурство заступишь.
Паша в город уехал попутной машиной. Дел у него особых не было, но не хотел в пансионате оставаться, скукой там веяло отовсюду.
Город его встретил жарой и поднятой в воздух пылью. Паша побродил по улицам, но удовольствия от этого не испытал нисколько. Люди перед глазами мельтешили, раздражая одним своим присутствием, и Паша укрылся от них в парке, забравшись в самое укромное место.
Сидел на лавочке, листва над головой шелестела успокаивающе, и опять вчерашнее вспомнилось. Интересно, поверил ему Подбельский или принял все за пьяную выходку? Паша вздохнул и глаза закрыл, за себя переживая. Поверил, конечно. И даже его сегодняшнее поведение это выдавало. Пашу в город отпустил намеренно, давая понять, что все между ними останется, что Пашу негодяем не считает. Вроде как доверие оказывает.
Паша размышлял абсолютно спокойно. Будто не о себе думал, а о ком-то постороннем. Да, сплоховал вчера немного. Раскрылся. Но иначе и нельзя было. Или позволить Подбельскому сломать себя, или нужно зубы показать. Только так. Еще один путь – бросить все и уйти. Но тогда ему к Подбельскому так близко уже никогда не подобраться. Значит, все верно он сделал.
От этой мысли повеселел, и даже легче ему теперь дышалось. На выходе из парка купил себе две порции мороженого. Солнце уже к крышам домов скатилось и не пекло сильно, подустав заметно за день.
Марию Никифоровну Паша увидел первым. Она из троллейбуса вышла с лицом задумчиво-озабоченным и мимо прошла бы, если бы Паша ее не окликнул. Обернулась, разулыбалась, узнав:
– Здравствуй, Пашенька!
Она по-прежнему для Паши оставалась все той же учительницей, которую он по школе еще помнил.
– Здравствуйте, – сказал искренне и даже голову склонил. – Хотите мороженого?
– Нет, спасибо.
Улыбка у нее была доброй, так обычно матери своим детям улыбаются.
– Цветы твои как долго простояли.
– Какие цветы? – не понял Паша.
– Которые ты мне в прошлую нашу встречу подарил.
Дарил, точно. Тогда еще Охлопков, покойный, влез без очереди. Как давно это было, целую вечность назад. Должна была вот эта, вторая встреча состояться, чтобы Паша себя прежнего вспомнил и обнаружить смог, как изменился он. Но выдержал, улыбнулся.
– Все хорошо у тебя?
– Да, Мария Никифоровна.
Жаль, что не мог рассказать ей, насколько хорошо. Он жизнь свою смыслом наполнил и уважение обрел. К самому себе.
– Я недавно Леночку Погороднюю видела. Помнишь ее?
– Погороднюю? Да.
Паша все еще не мог от пелены приятных мыслей освободиться.
– Она мне новость такую сказала…
Увидел наконец глаза учительницы и улыбку блаженную с лица согнал в одно мгновение.
– Виталика Самсонова убили.
– Неужели? – вырвалось у Паши непроизвольно.
– Ты разве не знал?
– Знал, конечно, – поспешно исправился Паша.
Как он мог не знать, если они в одном доме жили.
– Как жутко! Жутко несправедливо.
– Да, – нахмурился Паша. – Несправедливо.
Было что-то такое в его интонации, что заставило Марию Никифоровну тронуть легонько за рукав и сказать примирительно:
– Ты не очень-то дружен был с ним, как я помню по школе. Но сейчас тебе с ним делить нечего.
– Вы и сами были от него не в восторге.
– Не надо об этом.
– Были не в восторге, – повторил упрямо Паша.
Мария Никифоровна посмотрела на него.
– Да, – сказала после паузы. – Виталик доставлял немало хлопот.
– Ну почему вы обтекаемо так говорите! – не сдержался Паша, раздражаясь все больше. – Почему не скажете, что Самсонов был балбесом и хулиганом, от которого плакали учителя. И из балбеса он вырос в хама.
– Не надо так о покойнике, Паша.
– Надо! Я вещи своими именами называю – и только. Самсонов хамом был. Хамом и негодяем. Недоучка, возомнивший себя неизвестно кем!
Мария Никифоровна опять Пашу за руку взяла:
– Не надо, Паша. Умей прощать людей.
– Нет!
– Относись к ним с пониманием.
– Нет! – упрямо повторил Паша. – Нельзя быть слабым. Нельзя дать возвыситься над собой хамам. Они не церемонятся с нами. Так почему мы должны лебезить перед ними?
Мария Никифоровна заглянула Паше в глаза, и в ее взгляде читались тревога и боль.
– У тебя действительно все нормально? – спросила.
– Да. А почему вы интересуетесь этим?