Шрифт:
МОНРЕАЛЬ, 16 МАЯ
Ближе к вечеру над бульваром Сен-Лоран прошел дождь, и на стыках плит тротуара еще стояли треугольные лужи. Дождь прекратился, но принесенная им прохлада еще не ушла, и светло-бежевый плащ, в который был облачен Стрихнин, агент ЦИРа, не выглядел вовсе уж неуместным. Вообще-то Стрихнин предпочел бы носить шинель, но зная, что коллеги поднимут его на смех, все не осмеливался. Он нашел компромиссный вариант: ходил в плаще, подняв воротник и засунув руки глубоко в карманы. Одну из рук он сжал в кулак, а в кулаке находился пакетик жевательной резинки, полученный им двадцать минут назад от какого-то вонючего карлика
Стрихнин бодро шагал по пустеющей улице. Настроение у него было приподнятое. Он ощущал себя не то, чтобы великим, но вполне, так сказать, адекватным. Ведь на этот, раз он наконец-то выполнил задание так, как подобает. Он увидел, как по стеклу темной витрины волной прокатилось его собственное отражение, и отражение это не вызвало у него неприятных чувств: при уверенном взгляде и решительной походке как-то незаметней становились и покатые плечи, и лысеющая голова. Чтобы не так сутулиться, Стрихнин вывернул ладони вперед: кто-то когда-то сказал ему, что так проще всего выработать мужественную осанку. Ходить так было страшно неудобно, походка напоминала пингвинью, и все же он всегда ходил именно так – если только не забывал.
Недавнее столкновение с кустом болезненно напоминало о себе, но Стрихнин обнаружил, что, если двумя пальцами взять брюки сзади за шов и оттянуть от ягодиц, неприятное ощущение ослабевает. Так он время от времени и делал, гордо игнорируя недоуменные взгляды прохожих.
Он был доволен. “Главное, – сказал он сам себе, – не сомневаться в своих силах. Я знал, что все у меня получится – и получилось”. Стрихнин очень ценил теорию, согласно которой ждать беду – беду накликать. И эта теория блистательно подтверждалась результатами нескольких его последних миссий. Надо сказать, что увлечение всякими теориями не приносило Стрихнину особой пользы. Так, к проблеме облысения он подходил с теорией “Чем короче носишь – тем дольше проносишь” и стригся коротко, по-солдатски, отчего выглядел еще менее презентабельно, чем следовало. Волосы при этом упорно продолжали выпадать. Некоторое время он утешался теорией, что раннее облысение – признак выдающихся мужских достоинств. Однако вскоре он на собственном опыте убедился в ошибочности этой теории.
“Уж на сей-то раз я нигде ничего не напортачил и теперь могу спокойно отправляться домой. Завтра, уже в шесть утра, буду в Штатах!”
Он еще плотнее сжал в кулаке пакетик жвачки. Еще один провал – это было бы слишком. И так уже ребята из Центра прозвали его “Ходячий Залив Свиней”.
Он свернул в переулок Лессаж и заметил, как тихо и безлюдно стало вокруг. Когда он снова свернул на юг по Сен-Доминик, тишина стояла такая, что звук его собственных шагов набегал на него, отскакивая от фасадов неосвещенных, мрачных кирпичных зданий. Тишина его не встревожила. Он нарушил ее, беззаботно посвистывая.
“Правильно говорят, что все дело в положительном настрое, – с воодушевлением думал он. – Победители побеждают, и это факт”. Тут на его круглое мальчишеское лицо набежала тень озабоченности: он вдруг подумал, а не следует ли из этого факта, что проигравшие проигрывают. Он попытался припомнить, что это за курс логики он прослушал в колледже. “Нет, – наконец решил он, – вовсе не следует. Проигравшие не всегда проигрывают. Но победители побеждают всегда!” От того, что ему удалось сформулировать эту мысль, настроение его еще улучшилось.
Оставался всего квартал до третьеразрядного отеля, в котором он остановился. На той же стороне улицы уже виднелась красная неоновая вывеска с брачком:
“О ЕЛЬ”.
“Ну вот, почти дома”.
Он вспомнил инструкцию Центра подготовки ЦИРа – к месту назначения всегда следует подходить с противоположной стороны улицы – и немедленно улицу перешел. Он никак не мог взять в толк, в чем смысл этой инструкции – разве только для пущей конспирации. Но он и помыслить не мог испросить объяснения, а уж тем паче ослушаться.
Кованые железные фонари на улице Сен-Доминик еще не были изуродованы сплошными, слепящими ртутными лампами, и поэтому Стрихнину представилась возможность развлечься следующим образом: он смотрел, как собственная его тень выскакивает у него из-под ног и, все увеличиваясь, движется впереди него, пока свет очередного фонаря не перебросит тень ему за спину. Зачарованный этим оптическим феноменом, он шел, глядя через плечо, и неожиданно со всего маху врезался в фонарный столб. Немного опомнившись, он окинул улицу сердитым взглядом, словно мысленно вызывал на поединок всякого, у кого хватит наглости сказать, будто он что-то видел.
Кое-кто видел, но Стрихнин об этом не знал. Смерив испепеляющим взглядом нахальный столб, он расправил плечи, вывернул ладони вперед и зашагал через улицу, направляясь в отель.
Вестибюль встретил его привычным, характерным для захудалых отелей букетом запахов с преобладанием плесени, лизола и мочи. Как впоследствии указывалось в отчетах, Стрихнин вошел в отель между 11.55 и 11.57. Каково бы ни было точное время, можно быть уверенным, что и сам Стрихнин засек его по своим часам, желая лишний раз полюбоваться их светящимся циферблатом. Он слышал, что фосфор, применяемый в таких часах, может вызвать рак кожи, но этот риск вполне, по мнению Стрихнина, уравновешивался тем, что он не курил. Он выработал привычку смотреть на часы всякий раз, когда оказывался в темном месте. А то какой смысл носить часы со светящимся циферблатом? Раздумьям на эту тему он, по всей вероятности, и посвятил время от 11.55 до 11.57.
Поднимаясь по тускло освещенной лестнице, покрытой сырым золотушным ковром, он еще раз напомнил себе, что побеждают победители. Однако стоило ему услышать кашель из соседнего номера, как настроение его резко ухудшилось. Такой это был захлебывающийся, изобилующий болезнью, выворачивающий наизнанку кашель – и приступы продолжались всю ночь напролет. Старика-соседа он никогда не видел, но к этому кашлю, не дававшему ему уснуть, проникся самой лютой ненавистью.
Остановившись возле двери своего номера, он извлек из кармана пакетик и посмотрел на него. “Должно быть, микрофильм. Скорей всего, между оберткой и этикеткой – там, где обычно вкладыши с картинками”.
Он повернул ключ в разболтанном замке. Войдя и закрыв за собой дверь, он облегченно вздохнул. “Ничего тут не поделаешь, – признался он сам себе. – Побеждают...”
Но эта мысль так и осталась недодуманной. В номере он был не один.
Быстрота его реакции удостоилась бы овации в Центре подготовки. Резинку вместе с оберткой он успел кинуть в рот и проглотить в тот самый момент, когда сокрушительной силы удар проломил ему затылок. Боль была ужасной, но еще ужасней был звук. Если, крепко заткнув уши, грызть свежую капусту, получится слабое, безликое подобие того звука.