Саша Черный: Печальный рыцарь смеха
Шрифт:
О том, какие меры по наведению порядка Александр Михайлович Гликберг пытался предпринять в эти последние перед катастрофой дни, известно из мемуаров генерала Петра Николаевича Краснова. 1 октября 1917 года на прием к генералу, находившемуся вместе с 3-м конным корпусом в районе Острова, явились, по его словам, «помощник комиссара Савицкий, с ним какая-то дама с университетским значком и А. Гликберг, известный поэт Саша Черный». «Дамой», вне всяких сомнений, была Мария Ивановна. Далее Краснов пишет:
«Они говорили о каких-то библиотеках и чтениях для солдат. Когда я им рассказал, как в глухих деревнях, по маленьким избам, часто без освещения вечером живут солдаты и казаки корпуса, как к ним трудно добираться осенью по распутице, когда и верхом с трудом
— Но если я сегодня буду читать одной группе, завтра другой, — робко сказала дама.
— Что читать? — спросил я.
— Чехова.
— Чехова? Десяти тысячам человек, по три и по четыре сразу? Когда же вы кончите?
Они уехали» (Краснов П. Н. На внутреннем фронте. С. 143).
Святая простота и трогательная чистота! Саша Черный с женой еще надеялись достучаться до разгулявшихся солдат Чеховым!
В первых числах октября псковские сослуживцы прощались с комиссаром Северного фронта Станкевичем, который пошел на повышение, — Керенский назначил его комиссаром при Ставке Верховного главнокомандующего, находившейся в Могилеве. Место Станкевича занял Войтинский. Возможно, как раз перед отъездом Станкевича в Ставку был сделан снимок, опубликованный в журнале «Нива» (1917. № 44) с подписью «Комиссариат Совета солдатских депутатов в Пскове» и перечислением запечатленных на нем: Верховный комиссар Временного правительства В. Б. Станкевич, комиссар Северного фронта В. С. Войтинский, его помощник Д. В. Савицкий, полковник Б. Н. Ковалевский, а также А. М. Гликберг и Г. А. Вяткин. У фамилии Александра Михайловича указано, что он является начальником отдела управления комиссара Северного фронта — видимо, официально его должность именовалась так.
Фотография, на которой все еще веселы, была опубликована в «Ниве» в октябрьские дни 1917 года, которые разрушат этот слаженный коллектив. О том, чем жил тогда вместе с другими Саша Черный, рассказывал Войтинский.
Двадцать третьего октября главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Владимир Андреевич Черемисов, штаб которого также располагался в Пскове, получил от Керенского телеграмму с требованием выслать в Петроград на случай беспорядков надежные войска. Черемисов, хмыкнув над фразой «надежные войска», приказ Керенского проигнорировал.
Двадцать четвертого октября Псков будоражили всевозможные слухи, а в штаб фронта приходили противоречивые сообщения о том, что происходит в Петрограде.
Двадцать пятого октября в псковском Доме Свободы вдруг обнаружился большевистский Военно-революционный комитет, к нему быстро примкнули местные фронтовые организации; гарнизон и солдатские команды при штабе фронта тоже симпатизировали большевикам. Комиссариат был завален телеграммами из Петрограда, их регистрировал Вяткин, а обсуждали, конечно, все вместе. Саша Черный узнавал о вспыхнувших в столице пожарах, всеобщей анархии, осаде Зимнего дворца большевиками, о решении Временного правительства защищаться до последней капли крови. Начались казусы: их, сидевших в Пскове, из Петрограда всерьез спрашивали: где сейчас находится Верховный главнокомандующий Керенский? Дальше больше: днем в комиссариат явилась депутация от Военно-революционного комитета. Большевики выразили Войтинскому полное доверие от своего имени и от имени нового правительства, предложив оставаться на своем посту, однако тот ответил, что нового правительства не признает. Вечером этого же дня Верховный главнокомандующий, которого разыскивали в столице, тайно прибыл в Псков «в состоянии полного отчаяния и изнеможения», по словам Войтинского. (Как выяснится, ранним утром 25 октября Керенский покинул Зимний дворец и отправился, по его словам, навстречу верным Временному правительству войскам, вызванным им в Петроград.) Сам Керенский вспоминал, что первые же псковские новости его не обрадовали: он узнал, что в городе «уже действует большевистский Военно-революционный комитет; что в руках у этого комитета подписанная прапорщиком Крыленко и матросом Дыбенко телеграмма о моем
Двадцать шестого октября 1917 года по дороге на службу Саша Черный повсюду видел караулы Военно-революционного комитета. На следующий день он простился с Войтинским, который выехал в Гатчину разыскивать Керенского. И с Войтинским, которого в Гатчине арестуют, который просидит два с половиной месяца в Петропавловской крепости и бежит из Советской России в Грузию, и со Станкевичем, который во время Октябрьского переворота был в Петрограде, а потом развил бурную деятельность в поддержку низложенного Керенского, поэт еще встретится. С первым через три года, со вторым — почти через год.
Тринадцатого ноября 1917 года псковский «комиссариат Керенского» был разогнан Военно-революционным комитетом, занявшим его помещение. Что сталось с Сашей Черным? Увы, он оставил нам единственное скупое свидетельство: «Новую, послеоктябрьскую Россию я видел месяца четыре в Пскове и месяцев семь в Вильно» (фельетон «Старый спор», 1924). Эти «месяца четыре» представляются пока непроницаемыми, а прояснить обстоятельства жизни нашего героя «под большевиками» чрезвычайно важно для понимания его дальнейшей судьбы. Почему Саша Черный, революционный поэт-сатирик, не смог сосуществовать с теми, кто пришел строить новый справедливый мир? Почему сначала оказался в стане «внутренней эмиграции», а потом стал политическим эмигрантом, одним из самых непримиримых по отношению к советской власти? Попробуем на миг представить, что он предложил бы свое перо псковскому ревкому или новым петроградским властям. Думается, забыв о его комиссариатском прошлом, поэта с таким именем и репутацией приняли бы с радостью.
Возможно, и приняли. Дело в том, что сослуживец Саши Черного поэт Вяткин после разгона «комиссариата Керенского» перешел на службу в культурно-просветительный отдел Союза городов при 12-й Армии. Мог и Александр Михайлович оказаться там же, и если оказался бы, то корпел над какими-нибудь революционными частушками, или читал лекции по литературе, или обучал солдат грамоте, как некогда в пору армейской юности. Может быть, именно в этом культпросвете Черный видел те безобразные картины, которые появляются в заключительных строфах его поэмы «Дом над Великой»: «Погибло все в шальном разгроме / Под наглым красным каблуком». Полы немыты, «рваные столы», кругом шелуха подсолнухов, «плевки и пятна папирос»…
В остальном же поэт наблюдал в Пскове первые робкие потуги социалистического переустройства мира. Особенных трагедий пока еще не было (они начнутся позже). Но хаос разрастался. Новую власть никто пока не принимал всерьез. Псковская буржуазия упорно и смело сопротивлялась попыткам национализации предприятий, вооружала верных себе рабочих и вооружалась сама. Почтово-телеграфные служащие и чиновники ведомств городского жизнеобеспечения саботировали распоряжения властей. Их поддерживали железнодорожники, превратившиеся в местных царьков, поскольку от них зависело очень многое.
В феврале нового, 1918 года события замелькали со скоростью и причудливостью калейдоскопа. 18 февраля началось наступление германских войск по всему фронту. 19 февраля в Пскове было введено осадное положение, а день начала безуспешных боев Красной гвардии за город — 23 февраля — стал официальным днем рождения Красной армии. 25 февраля поэт увидел на улицах немцев, которые, взяв Псков, ввели военную диктатуру, возродили городскую думу, расстреляли свыше ста пленных красногвардейцев, а также большевиков и советских служащих. В марте Саша Черный узнал о заключении Брестского мира с Германией и ее союзниками и выходе Советской России из войны. Однако в Петроград они с женой не спешили возвращаться, видимо, зная, что там голод.