Сатанбургер
Шрифт:
Уличная толпа избивает рок-группу, Губошлепа, разрушает все оборудование.
Музыка больше не звучит.
Я слышу, что звуки битвы не смолкают – крики, удары, грохот – всю ночь. Валяюсь на кровати, смотрю в потолок-карусель. Я – разодранная тряпка под спящей собакой.
Кровь медленно вытекает.
[СЦЕНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ]
СМЕРТЬ ОДНОГО ГОРОДА
Прошлой ночью Риппингтон умер.
Он просто взглянул на людей у себя
Так что он поворочался в постели и умер.
Этим утром запах его гниющего трупа можно почувствовать в воздухе, на всех улицах и внутри всех зданий. Дождь безумия выглядит молотым перцем на сером небе. Не работает ни одна организация, ни одна валюта больше не в ходу. Не осталось ни еды, ни воды для выживания, и никого это не волнует. Ни у кого не хватает ума даже на то, чтобы уйти из города и поискать пищу. Все просто ждут смерти и превращения в зомби.
Риппингтона больше нет. У нас больше нет города, мы живем в его бренных останках, и сами неумолимо превращаясь в останки.
Малышка Земля смотрит, как мы умираем, и смеется.
Я просыпаюсь от того, что дождь барабанит по крыше, а голубая девушка уперлась мне в раны, обсасывает мой член своим пищевым отверстием, не настолько голодна, чтобы поесть, просто облизывает вагиной, восседая на мне, как резиновая кукла.
Когда она видит, что я проснулся, то дает языку отдохнуть и пристально смотрит на меня. Ее БОЛЬШИЕ глаза, как всегда, увлекают меня в свою бездну, но что-то не так в этом взгляде. Кажется, будто прибавилось что-то еще. Что-то очень похожее на… любовь.
Как только я вижу этот взгляд, то чувствую, вот он… момент любви и страсти, чего она никогда ко мне не испытывала, хотя мы занимались сексом много раз, я думал, что это невозможно, что голубые женщины не испытывают любви, потому что они – роботы.
И мы, как два любых нормальных человека, попавших в такую ситуацию, сплетаем наши шеи, объятия и губы в поцелуе.
И я снова чувствую себя человеком.
Я думал, что поцелуй отмер давным-давно, еще до Волма, люди просто перестали испытывать столь сильные эмоции, чтобы целоваться перед траханием. Любовь – это отстой. Требуется лишь старое доброе совокупление.
Но вот любовь здесь, между нами, разгорается и поражает в сердце.
И она почти прекрасна, в несколько педофилическом смысле.
Ричард Штайн говорил, что любовь появляется, когда ее совсем не ждешь.
Он также говорил, что алкоголь может сыграть БОЛЬШУЮ роль в ее зарождении, несмотря на то что любовь кажется любовью только из-за выпитого.
С уходом похмелья испаряется и это чувство.
После мгновений страсти комок густой слизи – извивающийся червячок – переползает из ее рта в мой, скользя вниз по моему горлу так быстро, что я не успел среагировать.
Он
Потом я прерываю поцелуй кашлем. Отталкиваю ее, как будто она только что наложила мне в рот дерьма, и пытаюсь избавиться от неприятного вкуса.
Я наклоняю голову с кровати вниз, чтобы выблевать слизистый шар, но ничего не выходит. Я сопротивляюсь. Я поворачиваюсь к голубой девушке и смотрю ей в лицо, чтобы выяснить, что она сделала со мной. Может, она сожалеет об этом казусе, может, ей самой противно?
Но она просто улыбается и гладит мой живот в порыве нежности.
Ее прикосновение обжигает холодом.
Я прощаю мою голубую женщину, как только мерзкий вкус уходит. Я не могу иначе. Я не могу злиться на это существо. Кроме того, без нее мой мир был бы пустым и мрачным, возможно, просто ничем.
Шатаясь, я покидаю комнату, чувствуя легкий голод. И попадаю в кровавый беспредел, который крутится и вертится у меня в глазах, словно красный торнадо.
Чья-то рука свисает с Фрии, как на продажу, а ее бесформенные соседи тоже получили по куску мяса.
Гроза и безумие все еще наполняют улицы. Люди что-то бессмысленно лепечут, кромсая и убивая друг друга. Иногда капли попадают на склад через дырявую часть крыши. Снаружи происходит адский карнавал.
Мои ступни прилипают к полу, мои глаза, как всегда, преподносят все в искаженной форме, идя к туалету, я прохожу мимо пары спящих-умирающих трупов. Сегодня здесь не так много бездомных людей, совсем не много. Остальные, наверное, сбежали. Видно, им не было особого смысла оставаться: половина крыши обрушилась, вся передняя стена тоже. Здесь многим не укрыться. Если бы мне было куда уйти, я бы ушел.
Я писаю в угол, слишком слабый, чтобы раздвинуть скульптурную группу. Жжет, и мне это нравится…
Когда я оборачиваюсь, то вижу голубую, она наблюдала, как я писаю. Стоит немного позади, видимо, шла следом. Она не спит, как обычно в это время, как все голубые женщины, для развлечения.
На ее лице все то же счастливое выражение, которое я увидел, проснувшись, голубая кожа светится любовью, которая, словно кислота, проникает в меня. Я обнимаю ее за талию и привлекаю к себе. Пока я ласкаю ее ягодицы, она гладит мой живот.
Водка стонет на туалетном сиденьи, пытаясь выбраться из скульптурного плена. Он выползает, его руки покрыты пленкой запекшейся крови. Это не его кровь. Это кровь из ран скинхедов/безумцев. Затем взрывом из легких раздается его кашель. Он садится и закуривает старую сигарету рядом с трупом Джона – чудного мужика, который жил в даль ней части склада. Как и остальные трупы в помещении, Джон не совсем мертв, просто спит с небьющимся сердцем. Водка использует задницу извращенца в качестве пепельницы, сплевывая на пол. Водка всегда любил покурить. Но теперь кажется, что ему не в кайф, хотя можно издеваться над полумертвым человеком.