Шрифт:
Трижды рявкнул в темноту портовый буксир, предупреждая, что дает задний ход, и тотчас взбурлила за его кормой ледяная каша; резко натянувшись, брызнул водой взъерошенный пеньковый трос, и массивная облезлая туша парохода «Полежаев» нехотя отделилась от причала. Была ветреная ноябрьская ночь 1945 года, дымы из судовых труб едкими струями стелились над бухтой Золотого Рога. Матросы жались к орудийному барбету на корме, постукивая сапогами о стальную палубу. Второй штурман приставил ко рту «матюгальник» и крикнул в сторону мостика:
— За кормой чисто!
— Даю ход, — откликнулся
— Аминов, останься для отдачи буксира. Остальным — греться, — приказал штурман. Парни заспешили к средней надстройке. Матрос первого класса Николай Аминов протянул штурману хрустящую оберткой пачку сигарет «Вингз».
— Закурите, Леонид Сергеич, остатки американской роскоши. Задолбались мы с этой солью, — по-стариковски проворчал он, чиркая спичкой. — Кому она, проклятая, только нужна в таких количествах?
— Колыме нужна. — Штурман приблизил лицо с зажатой в губах длинной сигаретой к пламени, надежно упрятанному в просторных ладонях матроса. — Тебе, я вижу, не очень-то хочется в рейс? Поди, и невесту завел уже во Владике?
— Не-е, Леонид Сергеич, это дело я оставил на потом. Какие мои годы?
— Ты прав, Коля, восемнадцать лет — не возраст. А все ж, поди-ка, одолевают по ночам сны? Признайся? Сам был таким, как ты. Точно? — Пыхнув ароматным дымом, штурман засмеялся. — Гляди, какой ты выпер на казенных харчах.
— Ладно вам, Сергеич, — покраснел в темноте Николай. Был он на голову выше штурмана, заляпанный красками ватник едва сходился на широкой груди, рукава не закрывали толстые, обветренные запястья.
На пароход Коля Аминов пришел летом сорок второго, легким, как перышко, пятнадцатилетним юнгой с направлением отдела кадров и на дне самодельного фанерного чемоданчика спрятанным маминым письмом, где она сообщала, что отец его, Асхат Аминов, водитель танка «Т-34», геройски погиб в боях под Лугой. Слезно просила мама беречься в далекой океанской стороне, зря поперек других не соваться, а, главное, скорее вернуться в родные места, где ждут его две младшеньких сестренки Ляйсан и Зульфия. Письмо Коля, бывало, без свидетелей, доставал из рундука, разговаривал с мамой. После еще приходили от нее треугольные конвертики с дописками под страницей детскими почерками Ляйсан и Зульфии, приносили письма пачечками после каждого рейса, и была вся семья при Николае, в двухместной каюте «Полежаева».
В тот первый свой морской год Коля Аминов всего только и достиг, что мало-мальски освоился, окреп на матросском пайке, стал отличать кницы от кнехтов и люверсы от пиллерсов, и тому уже был рад, что стал своим на палубе; зато после, когда навкалывался в боцманской команде, обучился надежно стоять на руле и лебедках, в считанные секунды взлетать на свое штатное место по боевым тревогам, когда увидел собственными глазами, как в пламени взрыва переламывается пароход и кувыркаются до неба вырванные из гнезд стальные бимсы и как один за другим исчезают с поверхности океана выбросившиеся за борт моряки, как сходятся на брюхе вражеского торпедоносца трассы эрликонных очередей и, вспыхнув, врезается он крылом в усеянное обломками море, когда прошли эти долгие военные годы, превратился юнга в саженного гвардейца из тех, с кем считаются капитаны и кто позволяет себе почти наравных потолковать с командирами.
— Мне эти невесты — хоть бы их и не было, — сказал Николай так решительно, что штурман хмыкнул, однако, промолчал.
А вообще-то, честно сказать, прав был Сергеич: ночи не проходило, чтобы не возвращалась Колина мысль к нежному предмету. Да о чем же еще грезить восемнадцатилетнему человеку, если большую часть жизни проводит он на качающейся палубе и на берегу чувствует себя кратковременным гостем? Возвращается пароход из рейса, смотрит Коля на приближающийся берег и каждая девчонка там, на берегу, кажется ему принцессой. Черта ли в том, что она по скудному военному времени одета в мамин платок и ватник, в какие-нибудь стеганые чуни с калошами? Лицо-то нежное, глаза — лукавые, с обещанием и тайной, так бы и обнял ее, дурочку, и унес подальше сказать что-нибудь такое, о чем мечталось в морях. Так бы и полетел к ним за ворота порта!
Но приходит вечер, выгребают парни в город — и никак не решается пристать Коля со своей маетой к девчонкам. Вот они — вышагивают по тротуарам, но не пришвартуешься же к первой встречной, не выпалишь ей сходу, как требуется ему душевная подружка. А ребята тем временем, глядишь, уже сообразили пару пузырей, нашлась и хата, и потянулся он за ними… Полстакана — за приход, еще столько — за хозяев, за тех, кто в море, — и понеслась душа в рай. И рядом — все те же обветренные, раскрасневшиеся будки, надоевшие в долгом рейсе… И уже проскочил вечер, и расторопная хозяйка прибирает впрок принесенную моряками щедрую закусь. А утром, с гудящей головой, залив горящий желудок кружкой крепкого чая, — вира на лебедки или майна в трюм.
Еще одно такое увольнение и еще — мелькнут где-то рядом привлекательные девичьи мордашки, и ни одна из девчонок не догадается, что не выпивка грезится по ночам моряку, совсем не за ней выбирается он на берег… А дальше — снова в море, как сейчас, и лучше не думать о невестах, отшутиться: какие наши годы?!
— Что, Леонид Сергеич, не светят нам больше загранрейсы? — постарался сменить Николай пластинку? — Толпа говорит, сейчас — на Колыму, после — на Камчатку, как видно, в Штаты больше не светит?
— Война закончилась, Коля, орудия и эрликоны, как видишь, мы сдали на склад, лендлиз нам перекрыли. Мистеры теперь требуют золота, а золото на Колыме. А Колыму треба кормить. Народу там — тьма-тьмущая, да и мы еще этим рейсом доставим из Находки тысячи полторы.
— Зэков?
— Другие туда почему-то не рвутся, — штурман прервался, вовремя заметив, как провис у клюза буксирный канат, ткнул его ногой. — Стоп токинг [1] , Коля, сейчас они сбросят, будем выбирать.
1
Кончай разговор (англ.).
— Отдать буксир! — скомандовал с мостика все тот же спокойный голос.
В Находке ошвартовались у деревянного причала на мысе Астафьева. Величественный, круглый, как блюдце, залив Америка сиял синевой, отражая заснеженные пирамиды сопок Брат и Сестра. У пустынных берегов остро топорщились прибитые южным ветром льдины. В порту гудели «студебеккеры», подвозившие к пароходу доски и брус. На борт «Полежаева» поднялось под конвоем несколько плотницких бригад, в раскрытые трюма стали подавать лебедками связки леса, в твиндеках застучали топоры: плотники прямо на кучах соли устанавливали нары для пассажиров на Колыму.