«Сатурн» почти не виден
Шрифт:
Михайловский встал со стула, его качнуло и он завыл высоким бабьим голосом.
— Молчать! — крикнул Кравцов.
Старик умолк.
— Если хочешь жить, тварь проклятая, ценности — на стол. Ну?
Михайловский сделал несколько шагов и повалился на постель.
— Здесь они, — пробормотал он, показывая на перину под собой.
— Вынимай и клади на стол. Живо!
Старик сполз с постели и трясущимися руками стянул на пол перину. Под ней на досках лежали куски иконных риз, большой крест с цепью и сверток в белой тряпке.
— Клади на стол, вор паршивый.
Старик положил ценности на стол.
—
Старик прошел в угол комнаты к стоявшему там пузатому самовару, открыл крышку и вытащил оттуда золотую цепь, крест, кадильницу, чаши.
— Теперь все, — выдохнул старец. — Стреляйте, не стреляйте — все.
— Садись, негодяй, к столу. Пиши! Если что тебя и спасет, так только чистосердечное признание. Ах ты, крыса церковная, Бога ограбил!
— Нечистый попутал… нечистый в грех склонил… — лепетал старик.
— Пиши: «Я, Михайловский, произвел кражу церковных ценностей в православном соборе». Написал? Так. Дальше: «Сознаваясь в этом преступлении, передаю похищенные мной ценности гестапо на укрепление великой Германии. Да здравствует Адольф Гитлер!» Написал? Подпишись разборчиво. Давай сюда.
Спрятав и эту бумажку, Кравцов пересчитал ценности и написал расписку: «По поручению гестапо я, Коноплев, принял от гражданина Михайловского похищенные им в церкви ценности в количестве тридцати двух предметов».
— Вот тебе, гадина, расписка, мы не воры, как ты. И завтра утром придешь в гестапо, получишь на эту расписку печать. Спросишь там господина Циммера. Запомнил?
— Циммера, — прошелестел старец.
— Правильно. Не вздумай скрыться, под землей найдем, ворюга.
Кравцов завернул в скатерть ценности и ушел…
Когда Кравцов в комнате Циммера развязал свой узел и высыпал на стол его содержимое, унтерштурмфюрер побледнел. Выслушав рассказ Кравцова, он немедленно позвонил Клейнеру.
— Прошу извинить меня, господин оберст, но я очень прошу вас зайти ко мне. Чрезвычайно важное и необычное дело.
Пришел Клейнер. Он выслушал рассказ Кравцова, не сводя глаз с рассыпанных на столе блестящих вещей, и сделал вид, будто ничто его не удивляет.
— Я благодарю вас, Коноплев, за эту очень полезную для Германии операцию, — сказал он и обратился к Циммеру: — Отнесите это ко мне в кабинет. До свидания, — он кивнул Кравцову и вышел.
Глава 17
Савушкин продолжал возиться с немецким инженером Хорманом. Он думал, что эта его операция будет совсем не длительной: наша авиация разобьет новый аэродром, а он получит другое, более интересное задание. Но почти готовый аэродром почему-то не бомбили, а Москва требовала продолжать коммерческий альянс с инженером. Савушкин ведь не знал, как далеко была нацелена Москвой проводимая им операция. Уж очень противный тип этот Хорман! Прямо не человек, а ходячая коллекция пороков. Все в нем есть: и жадность, и развращенность, и непроходящая склонность к спиртному, и даже элементарная физическая нечистоплотность. Вечно от него пахнет кислым потом и каким-то духовитым ромом, который он очень любил. Савушкин заметил, что даже его коллеги с ним в быту не общаются. Но, надо быть справедливым, Хорман удивительно преображался, когда занимался своим инженерным делом. В последние дни Савушкин уже имел возможность бывать там, где строился аэродром, и не раз видел, как инженер руководил работами и как почтительно, с каким уважением слушали его указания другие инженеры. Но Савушкину от этого легче не было.
Меж тем коммерческий альянс Савушкина и Хормана постепенно укреплялся. Уголовника Анатолия удалось отстранить от этой игры очень просто: Савушкин снабжал его табаком, который тот выгодно сбывал, и в дела с инженером не лез.
Но не так-то легко было Савушкину вести с Хорманом коммерческие дела. Никаких денег, кроме долларов, инженер не признавал. Он изложил Савушкину свою нехитрую теорию о деньгах, а заодно изложил перспективы собственной жизни. Располагая небольшим количеством русских слов, он говорил:
— Франция — капут. Понимать? Я из Франция пил коньяк. Цо-цо! Очень хорош коньяк унд дамы, абер метхен. Цо-цо! Очень хорош! Абер я был дурак, гросс дурак. Коллеги пили коньяк аух, абер искал бриллиант, золото, платина, доллар. Понимаешь? Я не искал. Гросс дурак. Теперь — нет. Я не дурак. Ты говорил — рубль. Что есть рубль? Россия фьюить, и рубль есть зеро — ноль. Марка? Марка оккупации есть пипифакс, папир фюр туалет, понимаешь? Рейхсмарка? — тут он испытующе посмотрел на Савушкина, потом подмигнул ему и поднес палец к губам: — Тсс! — и продолжал шепотом: — Рейхсмарка аух капут. Может быть. Понимаешь? Иван крак фрица и фьюить! Рейхсмарка аух зеро — ноль. А доллар — гросс валюта, очень хорош… — он вздохнул: — Россия доллар нет. Вольдемар, дай мне золото, серебро, платина, хорошие камешки, гольд ринг — кольцо, бранзулет унд зо вейтер. Сегодня война есть, завтра война нет. Германия хорошо, Германия плохо, а мне всегда хорошо. Семья моя большой, очень большой… — он приготовился загибать пальцы, но передумал и засмеялся. — Цвельф, двенадцать, сын — три, дочь — четыре ун зо вейтер. Очень много надо золота, очень. Понимаешь, Вольдемар?
— Конечно, понимаю, — печально и сочувственно произнес Савушкин. — Но где тут много золота?
— Ты ищет, — энергично сказал Хорман.
— Я ищу, господин Хорман. Вот привез тут кое-что…
Савушкин полез в потайной карман и вытащил небольшой узелочек. Быстрым движением Хорман надел очки, глаза его стали совершенно трезвыми.
В узелке были четыре золотые десятирублевки царской чеканки, усеянная мелкими рубинами браслетка со сломанным замком, золотой корпус от старинных карманных часов, золотая цепочка с крестиком и, наконец, брошка из непонятного металла с двумя эффектно сияющими синими камнями. Это было все, что пока смог достать для Савушкина Бабакин, употребив для этого свои торговые связи в городе.
Хорман осторожно брал вещь за вещью, подносил ее к глазам, взвешивал на ладони, пробовал на зуб. О десятирублевках он сказал: «Очень хорош. Фирма хорошо есть». О других вещах он говорил осторожнее. Но Савушкин видел, что именно это ему и надо, и решил никак не продешевить свой товар.
Торг длился более часа. Несколько раз Хорман категорически кричал:
— Больше никс!
— Мало, — убежденно произносил Савушкин и начинал сгребать со стола вещи.
Торг возобновлялся. Хорман шел в соседнюю комнату и выносил оттуда еще одну банку консервов или плитку шоколада. Бросив их в кучу, которая занимала уже половину дивана, он кричал: