Саван алой розы
Шрифт:
– Это ее внук… – удивился предположению Воробьев. – Сын Николая?
– Может быть. Вполне вероятно. И тогда, выходит, вдова не столько ездила в церковь последний месяц – сколько навещала сиротский приют. Быть может, она и привезла сюда внука, если была в хороших отношениях с настоятелем.
– И за это мать ребенка ее убила? За то, что Алла отняла сына и поместила в приют?.. – с сомнением уточнил Воробьев.
Кошкин качнул головой – он не знал.
Некоторые догадки о том, кто мать этого ребенка, у него имелись, но, право, нужно быть бессердечным злодеем, чтобы отнять
– Нужно разыскать настоятеля храма! – прервал размышления Воробьев и снова двинулся к приюту. – Вдова упомянула его в записке, показывала ему кольцо – он точно знает больше нас!
Кошкин согласился и прибавил шаг.
Это действительно был сиротский приют, о чем гласила табличка над входом… И двери даже не были заперты.
Внутри, однако, встретила темнота: и дети, и церковники, если они здесь были, теперь уж спали или готовились ко сну – неяркий свет лился только с лестницы на второй этаж, что виднелась в глубине коридора. Кошкин и Воробьев поспешили туда, тем более что услышали и голоса наверху.
А поднявшись, первым делом увидели того, кого, кажется, и искали – батюшка-настоятель в повседневном своем облачении стоял у окна и успокаивающе гладил по плечам темноволосую девушку, которую сыщики приняли сперва за учительницу…
Но мгновением позже девушка обернулась на звук их шагов, и оказалось, что это Александра Соболева… Глаза ее были растеряны, заплаканы, а к груди она прижимала младенца.
Глава 25. Саша
Саша боролась с собой уже не первый день. Пойти ли ей к Еленочке за советом, признаться во всем Денису или вовсе – отправиться сразу в полицию?
Прежде она всегда шла к Лене. Всегда. Подруга у нее была одна-единственная, зато такая, лучше которой, кажется, во всем мире не сыскать. Еленочка во всем Сашу поддерживала, парой метких замечаний возвращала уверенность, наставляла, учила уму-разуму, а главное – давала тепло, которое Саше никто другой больше не давал. Разве что племянники – но те малыши совсем; да бабушка, которая умерла давным-давно. А Елена здесь и сейчас, такая взрослая и уверенная в себе, чуть ли не ежедневно говорила ей, что Саша гораздо умней и красивей, чем привыкла о себе думать.
Саша не верила ей обычно… Еленочка, должно быть, из дружеских чувств все это говорит…
Однако ж, пусть это и неправда, Саше те слова все равно помогали жить. Особенно пришлось это прочувствовать за то время, пока Еленочка отсутствовала – была в Крыму компаньонкой при тетушке Анне Николаевне. Саша хорошо помнила, как Елена уехала, наскоро, собравшись в один день. Это было в сентябре, почти что год назад. Елене нездоровилось тогда: она сделалась бледной, неразговорчивой и ничего не ела – хотя, прежде стройная и гибкая, вдруг начала полнеть, как на дрожжах. Но Саша удивилась другому: в эдаком состоянии, больной, и ехать куда-то? Но Лена уехала. Денис сам взялся отвезти ее на вокзал, а Саша смотрела из окна, как они садятся в экипаж.
Как тяжело ей жилось, пока подруги не было – словами не передать…
На место Еленочки взяли другую гувернантку. Это была пожилая чрезвычайно серьезная дама, с которой никаких дружеских отношений у Саши не сложилось. Да Саша и не стремилась к тому, а только переживала, не обидела ли чем Леночку перед отъездом? Потому как из путешествия своего Лена не прислала ни одного письма, ни одной завалящей открытки. Еще больше Саша испугалась, когда услышала от Дениса, что новую гувернантку он подумывает оставить насовсем, а о Леночке и вспоминать перестал – будто не было ее никогда…
Какова же была радость и Саши, и племянников, когда Еленочка все же вернулась. В конце апреля сего года. Вернулась в еще худшем состоянии, нежели когда уезжала. Исхудала, осунулась, а первые дни и ходила с трудом, настолько ослабшая была. Сказала, что простудилась сильно зимою в Крыму – а впрочем, после приезда они с Леной говорили мало. Та все больше у себя запиралась, едва урок проведет, и видеться даже с Сашей избегала.
А едва в себя приходить стала – как другая напасть в семье. Матушку убили.
Саше бы в голову не пришло никогда эти события меж собою увязать. Еленину поездку и матушкину смерть. Ведь Елена так поддерживала ее… и дневники надоумила в полицию отнести – сама бы Саша не решилась!
А потом ссора эта с Денисом и отчаянное желание Саши уехать – хоть куда, хоть с кем, пусть даже с тетушкой Анной Николаевной. Елена про тетушку наговорила всякого и ехать не советовала… а Саша не послушалась. Едва ли не впервые в жизни не послушалась совета подруги! И тетушке написала.
Каково же было удивление Сашино, когда Анна Николаевна, ответив на ее письмо пару дней спустя, заявила, что не только в Крым этой зимою не ездила, но и вовсе Елены никакой не знает… Саша опечалилась тогда, подумала, что тетя совсем плоха и из ума выжила. Она бы, может, этим с Еленой поделилась тотчас – да только той же ночью случился обыск в их доме. Столько всего произошло! И Степан Егорович обмолвился, что некто – женщина – гостил у них на даче той самой зимой и, мол, не знает ли Саша, кто бы это мог быть?
Догадка пронзила ее мгновенно! И тотчас Саша погнала ее прочь… подозревать Леночку? В подобном? Будто та прижила младенца, а брат Денис помог ей все скрыть? Немыслимо!
Сыщикам Саша так ничего и не сказала. И Лене не сказала – язык не повернулся. Всю ночь и половину дня она металась по своей девичьей комнате, не зная, что делать, к кому бежать за советом. Спросить Лену прямо – обидит ее смертельно! Спросить Дениса – так Саша не сомневалась ничуть, что он снова ее обманет. Спросить Юлию? Ведь та видела ровно то же, что и Саша – и полноту Леночкину, и отъезд, и болезненную слабость по возвращению! Ей-Богу, Саша уж готова была к заклятому врагу, к Юлии, пойти с расспросами… а потом поняла, что все так или иначе крутится возле Благовещенского храма, который посещала мама. А ведь там не только храм, там еще и сиротский приют рядом. Так что если…