Саван для соловья (Тайна "Найтингейла")

Джеймс Филлис Дороти

Сестра Брамфет неожиданно растерялась. На какое-то время воцарилось молчание. Пока она собиралась с мыслями, Делглиш терпеливо ждал. Потом она запальчиво произнесла:

— Я не знаю, как она добралась до него. Это уж по вашей части. Но у меня нет сомнений, что она его взяла.

— А вы знали, где хранился никотин?

— Нет. Я не имею никакого отношения к оранжерее. В свои выходные дни я предпочитаю покидать больницу. Я обычно играю в гольф с Матроной, или же мы отправляемся покататься. Наш досуг мы всегда стараемся проводить вместе.

В ее голосе звучали горделивые нотки. Она даже не пыталась скрыть свое самодовольство. Что она хочет внушить ему этим? Что она любимица Матроны и что с ней надлежит обходиться с особой деликатностью?

— А вы, случайно, не находились в оранжерее тем летним вечером, когда сестра Гиринг

купила никотин? — задал вопрос Делглиш.

— Я не помню.

— Полагаю, вам следует вспомнить, сестра. Это не так уж и трудно. Ведь другие сестры помнят это хорошо.

— Если они так говорят, то я, вероятно, была там.

— Сестра Гиринг утверждает, что она показала вам баллончик и шутливо заметила, что теперь может несколькими каплями отравить всю школу. Вы велели ей не дурачиться и спрятать баллончик как можно надежнее. Теперь вы припоминаете?

— Это шутка вполне в духе сестры Гиринг, по я посоветовала ей быть поосторожней. Жаль, что она меня не послушалась.

— Вы слишком спокойно восприняли смерть этих девушек, сестра.

— Я привыкла воспринимать любую смерть спокойно. В противном случае я не могла бы выполнять свою работу. В больнице все время имеешь дело со смертью. Возможно, и сейчас в моем отделении кто-то умер, как это случилось вчера!

Теперь она говорила с неожиданной страстью, как бы яростно протестуя против того, чтобы кто-то смел касаться грязными руками любого, вверенного ее опеке. Делглиш нашел эту внезапную перемену неестественной. Это было все равно как если бы в этом толстом, некрасивом теле вдруг проснулся темперамент страстной и непредсказуемой примадонны. В следующий момент невыразительные глазки за толстыми линзами цепко впились в него, упрямый рот недовольно сжался в гримасу. Затем неожиданно произошла метаморфоза. Глаза вспыхнули гневом, лицо покраснело от негодования. Делглиша на какое-то мгновение опалило жаром той пламенной любви собственницы, которой она окружала всех, о ком ей приходилось заботиться. Перед ним была женщина, с виду ничем не примечательная, которая всю свою жизнь посвятила беззаветному служению единственной цели. И если, не дай бог, что-то — или кто-то — воспротивился бы тому, что она рассматривала как величайшее благо, то как далеко зашла бы она в своей одержимости? Делглиш считал ее недалекой. Но убийцы зачастую не блещут умом. Да и можно ли считать эти убийства, со всей их сложностью исполнения, делом рук умной женщины? Бутылку с дезинфицирующим раствором почти сразу же обнаружили; баллончик с никотином теперь тоже у них в руках. Не говорят ли они о внезапном, неконтролируемом порыве, о необдуманном, первом попавшемся под руку средстве достижения цели? Разумеется, здесь, в больнице, подходящие средства всегда под рукой.

Сверлящие насквозь глазки отвечали ему глубокой неприязнью. Сама процедура допроса воспринималась сестрой Брамфет как оскорбление. Бесполезно пытаться расположить к себе такого свидетеля, да у него и не хватило бы силы воли на это.

— Я хотел бы услышать о ваших перемещениях в то утро, когда умерла сестра Пирс, и прошлой ночью, — попросил он.

— Я уже рассказывала инспектору Бейли о событиях того утра, когда умерла Пирс. А вам я послала свой отчет.

— Знаю, спасибо за него. Но сейчас мне бы хотелось услышать все от вас самой.

Она не стала больше возражать, но изложила последовательность своих передвижений и действий с такой точностью, как если бы это было железнодорожное расписание поездов.

В целом все ее передвижения в утро смерти Хитер Пирс почти полностью совпадали с теми показаниями, которые она дала в письменной форме инспектору Бейли. Она говорила только о своих действиях, оставив в стороне домыслы, не выражая никакого мнения. Взяв себя в руки после внезапной вспышки гнева, она, очевидно, решила перечислять только факты.

Двенадцатого января она проснулась в шесть тридцать утра и отправилась к Матроне выпить чашку раннего чая, который они имели обыкновение пить вместе в квартире мисс Тейлор. Ушла она от Матроны в семь пятнадцать, после чего умылась и оделась. Пробыв у себя в комнате приблизительно до без десяти восемь, она собрала свои бумаги с полки в холле и отправилась завтракать. Ни в холле, ни на лестнице она никого не встретила. В столовой к ней присоединились сестра Гиринг и сестра Рольф, и они вместе позавтракали. Она закончила есть и ушла из столовой первой; она не может сказать точно когда, но не

позже восьми двадцати. Ненадолго вернувшись к себе в гостиную на третьем этаже, она отправилась в больницу и где-то около девяти появилась у себя в отделении. Разумеется, она была в курсе посещения инспектора по надзору за учебными заведениями для медсестер, поскольку Матрона сообщила ей об этом. Она также знала о предстоящей демонстрации — подробная программа обучения сестер висит в холле на доске. Она знала, что Джозефина Фоллон была больна, сестра Рольф звонила ей накануне вечером. Однако ей не было известно, что сестру Фоллон должна была заменить сестра Пирс. Она признает, что могла бы об этом узнать, если бы вовремя посмотрела на доску с объявлениями, по она как-то не удосужилась. Не было особых причин интересоваться этим. Находиться в курсе главной программы обучения медсестер — это одно дело, а беспокоиться о том, кто будет изображать пациентку, — совсем другое.

Она не знала, что сестра Фоллон возвращалась в Найтингейл-Хаус тем утром. Если бы ей это было известно, она бы строго отчитала ее. К тому времени, как она появилась в отделении, сестра Фоллон находилась уже в своей спальне и лежала в постели. Никто в отделении не заметил ее отсутствия. Очевидно, старшая сестра решила, что девушка в ванной или туалете. Разумеется, то, что старшая сестра не проверила это, не что иное, как халатность, но в то утро медсестры были особенно заняты, к тому же никому и в голову не могло прийти, что пациент, тем более одна из студенток-медсестер, поведет себя столь глупо. Сестра Фоллон, должно быть, покинула отделение минут за двадцать до ее прихода. Но вряд ли прогулка столь ранним утром могла повредить ее здоровью. Она быстро шла на поправку после гриппа, и у нее не наблюдалось никаких осложнений. Находясь в отделении, она не казалась особо подавленной; если у нее и были какие-то проблемы, то ими с сестрой Брамфет она не делилась. Сестра Брамфет считала, что раз девушку освободили от работы в отделении, то ей незачем было возвращаться в Найтингейл-Хаус.

Затем все тем же монотонным, лишенным эмоций голосом она перешла к описанию своих перемещений прошлой ночью. Матрона находилась на международной конференции в Амстердаме, поэтому она провела вечер одна у телевизора в сестринской гостиной. Спать она отправилась в Десять часов, по без четверти двенадцать проснулась от телефонного звонка мистера Куртни-Бригса. Она добралась до больницы коротким путем, лесом, и помогла дежурившей студентке-медсестре приготовить постель для больного. Она находилась рядом до тех пор, пока не удостоверилась, что кислород и капельница действуют надлежащим образом и что пациенту созданы все необходимые условия. В Найтингейл-Хаус она вернулась где-то чуть позже двух и, направляясь к себе в комнату, встретила сестру Морин Бэрт, которая выходила из туалета. Следом за ней появилась ее сестра-близняшка и она перекинулась с ними несколькими словами. Отказавшись от их предложения приготовить ей какао, она пошла прямо к себе в спальню. Да, сквозь замочную скважину в двери сестры Фоллон пробивался свет. Она не входила к ней в комнату, поэтому не знает, была ли девушка жива в это время или нет. Спала она очень крепко и в семь утра была разбужена сестрой Рольф, которая явилась к ней с известием, что Фоллон найдена мертвой. Девушку она не видела с того самого момента, когда после ужина во вторник ее освободили от обязанностей в отделении.

Затем она замолчала, и Делглиш спросил:

— Вам нравилась сестра Пирс? Или сестра Фоллон?

— Нет. Но я их и не ненавидела. Я не одобряю близких личных отношений между старшим персоналом и медсестрами-студентками. Любовь и нелюбовь не имеют к этому никакого отношения. Для меня важно одно — хорошие они медсестры или плохие.

— А они были хорошими медсестрами?

— Фоллон была лучше, чем Пирс. Она была куда умнее и к тому же обладала воображением. С ней не так-то просто было работать, но пациенты любили ее. Некоторые коллеги находили ее грубоватой, по только не пациенты. А Пирс старалась изо всех сил. Воображала, что похожа на юную Флоренс Найтингейл — по крайней мере, так она так считала. Ее всегда больше заботило то, какое впечатление она производит на окружающих. Но по своей сути она была глуповатой девушкой. Однако на нее можно было положиться. Пирс всегда поступала, как должно. Фоллон же делала то, что нужно. А для этого, кроме опыта, необходимо природное чутье. Подождите, пока настанет пора умирать, мой дорогой. И вы увидите разницу.