Сбежавшая невеста
Шрифт:
— Джули… — начал он мягко.
— Пошел к черту! — девушка вскочила в седло и с безопасной высоты окинув его взглядом, заговорила ничего не выражающим ровным голосом:
— Ты прав, Мик. И я сделаю, как ты говоришь. В конце концов, я твоя пленница.
Мик слабо поморщился, но спустя минуту, коротко ей кивнув, сел на своего коня. И пустил его неторопливым шагом, а Джули послушно следовала за ним.
Патрик Микаэль Даффи положил ноги на ручку кожаного кресла, стоящего перед ним. Его острые шпоры глубоко врезались в дерево, но он был выше того, чтобы думать о таких мелочах.
Мистер Даффи осторожно запрокинул голову и вылил целый стакан ликера себе в горло. Неразбавленная, жидкость обжигала все на своем пути до самого желудка, но он ждал этого огня. И знал, что скоро отключится настолько, что не будет замечать этого.
Не отрывая своих светло-голубых глаз от портрета, стоящего на низком столике, Патрик дотянулся до украшенной серебром рамки. И, сжав портрет в ладонях, посмотрел на привлекательное лицо, безмятежно улыбающееся ему.
Портрет был весь в черных тонах. И изображенная женщина была в черном. Черные глаза, черные волосы… черное сердце!
— Черт бы побрал твою черную душу, Елена! — пробормотал Патрик хрипло. — Черт бы ее побрал навсегда!
Его глаза сузились, он откинулся в кресле. Она смеялась над ним. Так же, как прежде. Как всегда.
С внезапным приливом энергии Даффи отшвырнул от себя рамку с портретом. Портрет пролетел через всю комнату и ударился в противоположную стену, стекло разбилось и посыпалось дождем на натертый дубовый пол.
Мужчина улыбнулся и схватил бутылку с ликером со стола. Уголком глаза он увидел, как письмо, полученное им сегодня утром, от одной сумасшедшей женщины, упало на пол. И злобно отпихнул его. Бумага отлетела на середину комнаты.
Обхватив горлышко бутылки губами, Патрик сделал большой глоток и вытер рот тыльной стороной ладони. Затем скинул ноги с кресла и пошатываясь, встал. Издав легкое хихикание, он нарочно наступил на письмо.
«Это именно то, что мне было нужно», — подумал Даффи. «Еще одна женщина, которая раздражает меня. Да скорее летом пойдет снег, чем я свяжусь еще с одной женщиной. И сумасшедшей — с головы до ног».
Он колебался какое-то время, затем нетвердыми шагами прошел через комнату; наклонился, поднял портрет, стряхнул осколки стекла и сунул его себе за пазуху. Потом неуверенно пошел к выходу и скрылся в темноте зала.
Пробираясь наощупь в свою спальню, расположенную в другом конце дома, Патрик стукнулся об одну стену, потом о другую. Его ноги заплетались, шпоры издавали мягкий звон в тишине.
Если и был кто-нибудь неуснувший в этом огромном доме, то все равно не спешил на помощь, потому что все хорошо знали, что лучше держаться подальше от выпившего хозяина. О, вначале все они пытались остановить его. Даже прятали его бутылки с виски. Но несколько лет назад, наконец, сдались.
Теперь заведенному Патриком порядку никто не мешал. Каждый вечер он сидел в своем кабинете на ранчо до тех пор, пока совсем не напивался. Разбитое стекло в рамке портрета всегда кем-то заменялось на новое. На его крики и ругательства никто не отзывался.
Затем, в середине ночи, он шел в свою спальню и засыпал одетым в своей кровати.
Сейчас, когда Даффи плюхнулся на пуховый матрац, ему показалось, что он слышит стук где-то вдалеке.
Гримаса отвращения слегка скривила его губы. Может, это был стук в его мозгу? Он вздохнул, лениво поворочался, устраиваясь поудобнее, затем его глаза сонно закрылись.
— Santa Maria, Madre de Dios!, — шептала Джоанна Ломинас, немного позже, глядя на открытую дверь в спальню el Patron. Даффи лежал, раскинувшись, как птица, поверх бледно-голубого покрывала, его длинные ноги свисали с края кровати, а шпоры зацепились за дорогую ткань. Он стал еще хуже за последние несколько дней. Патрик Даффи ведет себя, словно помешанный, с тех пор, как узнал о замужестве, которое донья Анна уготовила Джульетте.
Джоанна тихо вошла в комнату и посмотрела на хозяина ранчо Даффи. Рот открыт. Глаза запали. Его тронутые сединой черные волосы разметались на подушке. Он крепко держал в руках портрет, прижимая его к груди. Когда-то красивый мужчина, Патрик совершенно перестал следить за своей внешностью.
— Ах, Елена, — прошептала Джоанна, осторожно забирая портрет из его рук и взглянула в спокойные, ничего не выражающие глаза, глядящие с портрета прямо на нее. Качая головой, она спросила молодую женщину в серебряной рамке:
— Знаешь ли ты, сагау [6] , что наделала? Волнует ли тебя, что после твоей смерти Джульетте придется платить за твои грехи?
Тихонько что-то ворча, женщина подняла угол стеганного одеяла и натянула его на спящего.
— Вся эта боль, хозяин, за что? — прошептала она, но ее вопрос остался без ответа, и Джоанна знала, что не получит ответ никогда. — Неужели для тебя так важно выводить из себя донью Анну? Должен ли ты заставлять Джульетту отвечать за все, что ты и Елена сделали друг другу?
6
Сагау — черт возьми (исп.)
Ее шумное дыхание звучало слишком громко в тихой комнате. Жалость, злость и отвращение бушевали в ней.
Беззаботно, бездумно он прожигал дни, точно они никогда не кончатся. Закрыв все уголки своего сердца, как неиспользуемые комнаты в покинутом доме, Патрик Даффи отделился от внешнего мира. Экономка пересекла широкую комнату и направилась к дверям, ведущим во внутренний дворик. Ступив на прохладные камни, она остановилась, прислушиваясь к успокаивающим звукам падающей воды в центральном фонтане.
И, обхватив себя руками, загляделась на звездное ночное небо. Где-то в темноте за много миль от ранчо Джульетта сейчас на пути к дому. Дом! Лицо Джоанны исказилось от гнева. Тихий ропот сорвался с ее губ. Двадцать лет она работает здесь. И последние годы терпит это только ради Джульетты. Если бы не девочка, Джоанна отвернулась бы от этого несчастного места и его хозяина давным-давно.
Если бы это было в ее силах, она послала бы какое-нибудь чудо Джульетте, чтобы защитить ее. Чтобы обезопасить ее от этих людей, которым следовало бы больше любить ее.