Сборник «Хрустальный грот»
Шрифт:
— Да. Я дождался его, и мы вместе вернулись к лошадям. Кстати, Ульфин должен привести Астера.
Сильно побледнев, он уставился на меня.
— Утер не видел Белазиуса, — сказал я. — Белазиус вовремя смылся. Он понял, что услышали ржанье лишь одной лошади, и послал меня вперед. Иначе, они нашли бы нас вдвоем. Должно быть, он забыл свое одеяние или понадеялся, что его не найдут. Если бы не Утер, то никто бы и не додумался.
— Тебе не следовало бы подходить к Белазиусу. Дела обстоят гораздо хуже. Подожди, дай сделаю я. У тебя холодные руки. — Он расстегнул застежку с драконом и снял накидку.
— Хочешь в этом убедиться — убедишься. Он опасный человек, и все они такие, но он самый опасный.
— Ты знаешь о нем?
— Не скажу, что много. Но догадываюсь. Главное — с этим народом опасно связываться.
— Он главный жрец-друид, по меньшей мере, глава секты. Поэтому он не совершит необдуманных поступков. Перестань так беспокоиться, Кадал. Он вряд ли способен причинить мне зло или позволить сделать это другим.
— Он угрожал тебе?
— Да, проклятием, — я рассмеялся.
— Говорят, подобные вещи действуют. Рассказывают, что друиды способны послать за тобой летящий нож. Он будет преследовать цель на протяжении многих дней; перед тем как нож попадет в человека, тот услышит сзади в воздухе свистящий звук.
— Много чего рассказывают, Кадал. Дай мне, пожалуйста, другую тунику, поприличнее. Вернул ли шерстянщик мою самую лучшую? Я хочу принять ванну, прежде чем отправиться к Графу.
Он искоса поглядел на меня, доставая из сундука новую тунику.
— К нему с дороги отправился Утер. Знаешь об этом?
— Конечно. И предупреждаю — я расскажу Амброзиусу правду, — рассмеялся я.
— Все без утайки?
— Все.
— Наверное, оно и к лучшему, — сказал он. — Если кто и может защитить тебя от них…
— Не в этом дело. Он просто должен знать. У него есть на это право. А кроме того, зачем мне от него скрывать?
— Я имею в виду проклятие, — медленно проговорил Кадал. — Даже Амброзиус не спасет.
— Катись оно… — я сопроводил свои слова жестом, редко встречающимся среди аристократов. — Забудь о нем. Мы поступили верно. Лгать Амброзиусу нельзя.
— Однажды тебе, Мерлин, придется побояться.
— Возможно.
— Разве ты не боялся Белазиуса?
— Почему я должен его бояться? — поинтересовался я. — Он не причинит мне зла. — Я снял пояс с туники и бросил его на кровать. — А ты бы испугался, Кадал, если бы узнал, как умрешь?
— Конечно, клянусь собакой! А ты?
— Иногда я вижу что-то, и это наполняет меня страхом.
Он, не двигаясь, глядел на меня. На его лице был написан испуг.
— Что тебя ждет?
— Пещера. Хрустальный грот. Иногда мне кажется, что это смерть, иногда — рождение, источник прозрения. Я не могу сказать точно. Но когда-нибудь узнаю. А пока мне не слишком страшно. В конце концов я приду в пещеру, равно как и ты… — Я запнулся.
— Что я? — быстро спросил он. — Куда приду я?
— Я хотел сказать «как и ты найдешь свою старость».
— Это ложь, — грубо парировал он. — Я видел твои глаза. Когда ты начинаешь предвидеть, твои глаза становятся необычными: зрачки расширяются и затуманиваются, будто ты мечтаешь. Но взгляд не мягчает. Твои глаза холодны, как металл, ты не замечаешь, или не хочешь замечать, что происходит вокруг. Тебя нет, будто ты перенесся куда-то. А остался один голос. Как рог, в который дуют и который издает звук. Конечно, я видел тебя таким всего пару раз, но зрелище сверхъестественное, пугающее.
— Это пугает и меня, Кадал. — Зеленая туника соскользнула с меня на пол. Он подал серое одеяние, которое я носил как пижаму.
— Я тоже боюсь, — задумчиво, как бы обращаясь к самому себе, сказал я. — Ты прав в отношении ощущения. Я чувствую себя пустой раковиной, которой что-то движет. Говорю, вижу и думаю о вещах до сей поры мне незнакомых. Но неправильно полагать, что я ничего не чувствую. Мне больно. Возможно, потому, что не могу распоряжаться тем, что говорит во мне. Не могу пока руководить. Но буду. Научусь. В этом заключается настоящая сила. Буду различать в своих предсказаниях человеческое предчувствие и божье провидение.
— Ты заговорил о моей смерти. Какова она будет?
Я взглянул на него. Странно, но Кадалу было труднее солгать, нежели Утеру.
— Но я не видел твоей смерти, Кадал. Не видел ничьей смерти, кроме своей собственной. Я собирался сказать «равно как и ты найдешь себе могилу в чужой земле» — мне известно, что для британца это хуже чем смерть. Но мне кажется, что тебя ждет именно это, если ты останешься моим слугой.
Его взгляд просветлел, и он улыбнулся. В этом и заключается сила, подумал я, если мое слово способно испугать таких людей, как он.
— Без проблем, — ответил Кадал. — Даже если меня не попросят, я останусь с тобой. Тебе легко и приятно служить.
— Неужели? Я думал, ты считаешь меня своевольным дурачком и занудой.
— В этом весь ты. Я не говорил подобных вещей никому из твоего сословия. Ты же, услышав их, рассмеялся. Ты ведешь себя вдвойне по-королевски.
— Вдвойне по-королевски? Не могут же мой дед и… — я остановился, увидев выражение его лица. Он сказал необдуманные слова и теперь, раскрыв рот, пытался поймать их и проглотить обратно.
Кадал молчал, стоя, где стоял, с грязной туникой в руках. Я медленно поднялся, забытая пижама сползла на пол. В его словах не было надобности. Как я не догадался об этом раньше, когда стоял перед Амброзиусом в зимнем поле, освещаемый светом факелов. Он узнал. Сотни людей догадывались. Мне вспомнились косые взгляды, бормотание командиров, почтение слуг, которое принял за уважение к приказам Амброзиуса. Теперь же я понял, что это являлось проявлением почтения к его сыну.
Комната по-прежнему напоминала пещеру. Пламя за решеткой мигало, его свет тонул в бронзовом зеркале. Я посмотрел в него. Освещенная огнем бронза отражала мое обнаженное тело, похожее на невесомую тень. Лицо, однако, в игре света и тени было различимо. Я увидел его лицо таким, какое оно было, когда он сидел у камина и ждал. Ждал, чтобы расспросить меня о Ниниане.