Сборник рассказов и повестей
Шрифт:
– Да, да, я съел его! Много! Целую тарелку! – возопил Берти, внезапно обретая дыхание, как пловец, вынырнувший на поверхность.
Наступило ужасное молчание. В глазах сотрапезников Берти прочитал свой приговор.
– Может, это еще не яд, – мрачно заметил Гаривел.
– Спросим у повара, – посоветовал Браун.
Весело улыбаясь, в комнату вошел повар, молодой туземец, с гвоздем в носу и продырявленными ушами.
– Слушай, ты, Ви-Ви! Что это такое? – прорычал Гаривел, угрожающе ткнув пальцем в яичницу.
Такой вопрос, естественно, озадачил и испугал Ви-Ви.
– Хороший еда, можно кушать, – пробормотал он извиняющимся тоном.
– Пускай
Гаривел схватил ложку омлета и подскочил к повару. Тот в страхе бросился вон из комнаты.
– Все ясно, – торжественно объявил Браун. – Не станет есть, хоть ты его режь.
– Мистер Браун, прошу вас надеть на него кандалы! – приказал Гаривел и затем ободряюще обратился к Берти: – Не беспокойтесь, дружище, резидент разберет это дело, и, если вы умрете, негодяй будет повешен.
– Вряд ли правительство решится на это, – возразил Мак-Тэвиш.
– Но, господа, господа, – чуть не плача закричал Берти, – вы забываете обо мне!
Гаривел с прискорбием развел руками.
– К сожалению, дорогой мой, это туземный яд и противоядие пока еще не известно. Соберитесь с духом, и если…
Два резких винтовочных выстрела прервали его. Вошел Браун, перезарядил винтовку и сел к столу.
– Повар умер, – сообщил он. – Внезапный приступ лихорадки.
– Мы тут говорили, что против местных ядов нет противоядия.
– Кроме джина, – заметил Браун.
Назвав себя безмозглым идиотом, Гаривел бросился за джином.
– Только не разбавляйте, – предупредил он, и Берти, хватив разом чуть не стакан неразбавленного спирта, поперхнулся, задохся и так раскашлялся, что на глазах у него выступили слезы.
Гаривел пощупал у него пульс и смерил температуру, он всячески ухаживал за Берти, приговаривая, что, может, еще омлет и не был отравлен. Браун и Мак-Тэвиш тоже высказали сомнение на этот счет, но Берти уловил в их тоне неискреннюю нотку. Есть ему уже ничего не хотелось, и он, тайком от остальных, щупал под столом свой пульс. Пульс все учащался, в этом не было сомнений, Берти только не сообразил, что это от выпитого им джина. Мак-Тэвиш взял винтовку и вышел на веранду посмотреть, что делается вокруг дома.
– Они собираются около кухни, – доложил он, вернувшись. – И все со снайдерами. Я предлагаю подкрасться с другой стороны и ударить им во фланг. Нападение – лучший способ защиты, так? Вы пойдете со мной, Браун?
Гаривел как ни в чем не бывало продолжал есть, а Берти с трепетом обнаружил, что пульс у него участился еще на пять ударов. Тем не меннее и он невольно вскочил, когда началась стрельба. Сквозь частую трескотню снайдеров слышались гулкие выстрелы винчестеров Брауна и Мак-Тэвиша. Все это сопровождалось демоническими воплями и криками.
– Наши обратили их в бегство, – заметил Гаривел, когда крики и выстрелы стали удаляться.
Браун и Мак-Тэвиш вернулись к столу, но последний тут же снова отправился на разведку.
– Они достали динамит, – сообщил он по возвращении.
– Что же, пустим в ход динамит и мы, – предложил Гаривел.
Засунув в карманы по пять, шесть штук динамитных шашек, с зажженными сигарами во рту, они устремились к выходу. И вдруг!.. Позже они обвиняли Мак-Тэвиша в неосторожности, и тот признал, что заряд, пожалуй, и правда был великоват. Так или иначе, страшный взрыв потряс стены, дом одним углом поднялся на воздух, потом снова сел на свое основание. Со стола на пол полетела посуда, стенные часы с восьмидневным заводом остановились. Взывая о мести, вся троица кинулась в темноту, и началась бомбардировка.
Когда они двинулись в столовую, Берти и след простыл. Дотащившись до конторы и забаррикадировав дверь, он почил на полу, переживая в пьяных кошмарах сотни всевозможных смертей, пока вокруг него кипел бой. Наутро, разбитый, с отчаянной головной болью от джина, он выполз на воздух и с изумлением обнаружил, что солнце по-прежнему сияет на небе и бог, очевидно, правит миром, ибо гостеприимные хозяева Берти разгуливали по плантации живые и невредимые.
Гаривел уговаривал его погостить еще, но Берти был непоколебим и отплыл на «Арле» к Тулаги, где до прибытия парохода не покидал дома резидента. На пароходе в Сидней опять были путешествующие дамы, и опять они смотрели на Берти как на героя, а капитана Малу не замечали. Но по прибытии в Сидней капитан Малу отправил на острова не один, а два ящика первосортного шотландского виски, ибо никак не мог решить, кто – шкипер Гансен или мистер Гаривел – лучше показал Берти Аркрайту «бурную и полную опасностей жизнь на страшных Соломоновых островах».
СЫН СОЛНЦА
1
«Уилли-Уо» стояла в проходе между береговым и наружным рифом. Там, за скалами, лениво шумел прибой, но защищенная лагуна, тянувшаяся ярдов на сто к белому пляжу из мельчайшего кораллового песка, оставалась гладкой, как стекло. Хотя проход был узок, а шхуна стала на якорь в самом мелком месте, позволявшем развернуться, якорная цепь «Уилли-Уо» была выпущена на полные сто футов. Все ее движения отпечатались на дне из живых кораллов. Ржавая цепь, подобно чудовищной змее, переползала с места на место, и ее прихотливые пути скрещивались, расходились и снова скрещивались, чтобы в конце концов сойтись у неподвижного якоря.
Большая треска, серовато-коричневая в крапинку, пугливо резвилась среди кораллов. Другие рыбы, самой фантастической формы и окраски, вели себя чуть ли не вызывающе: они даже не замечали апатично проплывающих мимо больших акул, одно появление которых заставляло треску удирать и прятаться в облюбованные расщелины.
В носовой части судна на палубе человек двенадцать туземцев чистили тиковые поручни. Обезьяны и то лучше справились бы с этой работой. Впрочем, эти люди и напоминали каких-то огромных доисторических обезьян: в глазах то же выражение плаксивой раздражительности, лица асимметричнее, чем у обезьян, не говоря уже о том, что наличие волосяного покрова делает обезьян все же в некотором роде одетыми, тогда как у этих туземцев не было и намека на одежду.
Зато они щеголяли кучей всяких украшений, чего нельзя сказать об обезьянах. В ушах у них красовались глиняные трубки, черепаховые кольца, огромные деревянные затычки, ржавые гвозди, стреляные гильзы. Дырки в их мочках были разной величины, – от такой, как винчестерное дуло, и до нескольких дюймов в диаметре. Каждое ухо в среднем насчитывало от трех до шести отверстий. В нос они продевали иглы и шила из полированной кости или окаменелые раковины. На груди у одного болталась белая дверная ручка, у другого – черепок фарфоровой чашки, у третьего – медное колесико от будильника. Они разговаривали странными птичьими голосами и сообща выполняли работу, с какой шутя справился бы один белый матрос.