Сборник статей и интервью 2009г (v1.15)
Шрифт:
На смену гражданской ответственности приходит в лучшем случае коммерческая «прозрачность», предполагающая доступ к информации не для всех людей вообще, а исключительно для заинтересованных лиц - акционеров, пайщиков и т. д. В свою очередь, в качестве субъекта принятия экономических решений гражданин вытесняется акционером. Идеология демократизации капитала предполагает превращение всех или почти всех в акционеров, пайщиков и инвесторов, что создает в перспективе - по крайней мере, на Западе - своего рода культуру корпоративного псевдо-гражданства. Через пенсионные фонды, личные инвестиции, покупку акций и облигаций рядовой гражданин привязывается к корпоративному миру тысячами нитей. Однако он тут же обнаруживает, что новая связь с корпорациями ни по своим принципам, ни по своей практике не имеет ничего общего с прежней гражданской связью между ним и демократическим государством. Принцип демократии предполагал простоту,
Напротив, корпоративное псевдо-гражданство предполагает исходное неравенство. Равны между собой не люди, а деньги. Соответственно, люди принципиально неравны, поскольку представлены в системе разным количеством денег. Но отличие состоит не только в этом. В условиях крайней иерархизированности корпоративных структур, сложности взаимосвязей между участниками хозяйственного процесса и постоянного изменения рыночных факторов, рядовой акционер не может не только непосредственно осуществлять свою волю (такой возможности часто нет и у гражданина в демократии), но и не способен даже оценивать происходящее, принимать решения, вырабатывать оценки и позиции.
Либерализация экономики создала возможность для выхода корпораций на мировой уровень в беспрецедентных ранее масштабах. Возникли транснациональные корпорации. Бесспорно, капитал стремился к интернационализации с момента своего возникновения. В XIV веке итальянские банки имели конторы в Лондоне и городах Фландрии, Московская компания вела дела с английской королевой Елизаветой и русским царем Иваном Грозным, Строгановы в XVII веке уже держали офис в Амстердаме. Но транснациональные компании не ограничиваются работой в международном масштабе, они пытаются напрямую определять правила игры, ставя себя выше демократических институтов, ограниченных «устаревшими» национальными рамками. Впрочем, новый порядок, ставящий транснациональные компании над законом и выше закона, сложился не сам собой, а стал результатом вполне осознанной и последовательной работы, проводившейся политической элитой на уровне национальных государств. Реванш правящих элит по отношению к массам, которые добились чрезмерных - с точки зрения верхов - уступок, происходил постепенно и принимал форму дерегулирования, отмены контроля над капиталом и интернационализации принятия решений. Последнее означало, что наиболее важные решения должны приниматься на уровнях, куда не могут дотянуться подконтрольные населению государственные институты и гражданское общество. Это отнюдь не означает, что национальные политические и бюрократические элиты оказываются отстранены от принятия решений. Они как раз включены в процесс! Но участвуют в нем за счет неформального взаимодействия с элитами корпоративными, на новых «наднациональных» площадках, где сами они оказываются за пределами гражданского контроля и отчетности.
Парадокс начала XXI века может быть сформулирован так: слабые государства - сильные правительства. Власть - как систему принуждения меньшинства по отношению к большинству - никто не собирался отменять или ослаблять. Отменяется только ответственность.
Демонтаж механизмов гражданского участия, вопреки представлениям традиционной политической науки, не сопровождается сегодня подавлением личных свобод, установлением цензуры, ограничением права на передвижение или индивидуальными репрессиями. Связь между свободой и демократией, считавшаяся самоочевидной для мыслителей XVIII и XIX веков, сегодня разорвана. Общество развивается в условиях свободы, но при отмирающей демократии. Крах Советского Союза и установление либеральных политических институтов в России - чем не доказательство торжества свободы? Да, либеральные институты в России (если верить интеллектуалам) не работают. Или работают не так, как на Западе. Или, если уж говорить честно, работают примерно так же, как и на Западе, но не так, как нравится интеллектуалам. Если считать, что критерием демократии является наличие многопартийной системы и существование легальной оппозиции, то у нас всё в полном порядке. По всему миру наблюдается такой же прогресс. Даже жестокие репрессивные режимы, систематически убивающие собственных подданных за малейшую провинность или вообще без всякой причины, теперь редко решаются формально запрещать оппозиционные партии и сажать в тюрьмы их лидеров. Никогда еще в мире не было такого количества правителей, получивших свой мандат на основе состязательных выборов с участием оппозиции. Однако трудно найти в истории период, когда выборы так мало решали, а население относилось к ним со столь откровенным цинизмом.
Разумеется, в разных странах
Ссылка на «общее мнение» и «общеевропейское большинство» является постоянным аргументом, а порой и формой шантажа, с помощью которого власти оказывают моральное давление на граждан, лишая их политической инициативы и заставляя отказываться от суверенитета. Плюрализм партий тоже давно превратился в фикцию. Различия между ними стали понятны лишь специалистам-политологам, да и то не всем. Связь партии и ее сторонников в лучшем случае - как у болельщиков со «своей» спортивной командой.
«Круговая порука мажет как копоть», - писал когда-то Илья Кормильцев. Это было сказано про советскую систему. Увы, к нынешней либеральной вроде-бы-демократии это относится ничуть не меньше.
В подобной ситуации отчуждение масс от политических институтов само по себе не только отнюдь не свидетельствует об ослаблении демократического потенциала общества, но, напротив, демонстрирует его силу. Люди не верят в демократию не потому, что хотят жить при тирании, а потому, что понимают - на деле никакой демократии нет, всё обман, фикция, издевательство.
Однако вакуум доверия, окружающий институты формальной демократии, может быть преодолен не только за счет прогрессивных народных инициатив, но и за счет развития реакционных движений. Избиратели реагируют на происходящее возрастающей апатией, которая, впрочем, время от времени нарушается появлением новых политических сил, бросающих вызов истеблишменту в целом. Эти силы, однако, чаще оказываются популистскими, ультраправыми и неофашистскими, нежели левыми, или прогрессивными, или демократическими.
Ультраправая «альтернатива» уже превратилась в реальность для целого ряда европейских стран. Показателем могут быть выборы в Австрии, где крайне правые получили в 2008 году 29 % голосов, став если не самой крупной, то, безусловно, самой динамичной политической силой страны. Резкий подъем влияния ультраправых можно было наблюдать на протяжении 2000-х годов в некоторых землях Германии, в Голландии, Италии и других странах. Популярность подобных идей неуклонно возрастает в странах Восточной Европы, причем там они все больше проникают в идеологический «мейнстрим», меняя наши представления о допустимом и недопустимом в «приличном обществе».
Фашизм - детище свободного рынка. Он возвращается с растущей неудовлетворенностью плодами рыночной свободы. Кризис нынешней модели капитализма, развернувшийся по всему миру в середине 2008 года, поставил вопрос еще острее. Ведь издержки свободного рынка приходится исправлять за счет вмешательства государства. И чем более «свободным», неконтролируемым и неуправляемым был рынок в течение предшествующего периода, тем более тяжеловесным, массивным и жестким должно быть корректирующее его результаты государственное вмешательство.
На фоне кризиса национальное государство внезапно оказывается единственно возможной и необходимой основой для восстановления экономики. Однако встает вопрос о том, каким будет это государство, на основе каких принципов и в чьих интересах оно будет осуществлять свое вмешательство? Опыт Великой депрессии показал, что ответом на кризис рынка может быть как либеральный прогрессизм «нового курса» Ф. Д. Рузвельта, так и политика «Народного Фронта» или, напротив, фашистский тоталитаризм.
Кризис начала XXI века грозит оказаться не менее масштабным, продолжительным и острым, нежели Великая депрессия 1929-1932 годов. Хуже того, глобальный финансовый кризис 2008 года уже превзошел показатели биржевого краха 1929 года, точно так же, как спасительные меры по огосударствлению финансовых институтов, предпринятые правительствами по всему миру - от России до США, - оказались беспрецедентными. Эти меры, однако, показали не только значение и необходимость государственного вмешательства, но и полное отсутствие механизмов гражданского контроля за действиями государства. В сложившихся обстоятельствах огосударствление экономики служит ровно тем же целям и интересам, что прежде - разгосударствление. Иными словами, речь идет о спасении корпоративных элит за счет общества. На сей раз спасать их приходится от самих себя, точнее - от результатов собственной деятельности, но социальная сущность политики от этого не меняется.