Сборник статей

Нойманн Эрих

В обоих случаях мифологический комплекс рождения героя и детского, юношеского отношения к Великой Богине-Матери является началом развития. Но если патриархаль­ные герои покидают Великую Мать и в пику ей должны доказать, что являются сыновьями Духа-Отца, то жизнь матриархальных героев постоянно подчинена Матери и они никогда полностью не покидают убежища крыльев ее духа.

Хотя превалирование надличностного архетипического мира может быть обнаружено у всех Великих Индивидуумов, развитие их жизни зависит от того, какой архетип будет доминировать после разделения Первых Родителей -архетип Девы-Матери или архетип Духа-Отца.32

Одностороннее развитие, в котором полностью домини­рует либо один, либо другой архетип, представляет собой чрезвычайную психическую опасность.33 Но в случае с Великими Индивидуумами мы всегда обнаруживаем,

что хотя их судьбу определяет только один из Первых Родителей, либо Великая Мать, либо Великий Отец, другой все равно оказывает серьезное влияние на ход их развития.

Патриархальный герой, герой, вторично рождающейся как сын Духа-Отца, в конце концов, возвращается к отно­шениям с архетипом Великой Матери. Его карьера начинает­ся с победы над ней, но, рано или поздно, (как это было в случае с Гераклом и Герой) первоначальный конфликт разрешается примирением с ней. Точно так же Великий Индивидуум, жизнь которого определяется доминированием Архетипического Женского Начала, в ходе своего развития должен наладить отношения с Духом-Отцом. Истинно твор­ческое бытие полностью реализуется только в напряжении между архетипическими мирами Великой Матери и Великого Отца. Но индивидуальный образ жизни, работы и развития будет определяться тем, по какому пути - патриархальному или матриархальному, солнечному или лунному - пойдет сын-герой; а также тем, в каком состоянии находятся патриархальные и матриархальные аспекты его сознания - в относительном равновесии или в состоянии напряжен­ности.

У многих людей определяющие комплексы архетипичес­кого мира часто проявляются в снах, фантазиях или вос­поминаниях о раннем детстве. Именно потому, что ребенок,. с его неразвитым сознанием, продолжает жить в мифичес­ком мире первичных образов и подобно первобытному чело­веку обладает "мифологической апперцепцией" мира, впе­чатления этого периода, в ходе которых без малейшего иска­жения могут быть выражены или, скорее, "воображены" самые глубокие пласты, похоже, предвосхищают всю жизнь.

Подобное "воображение" принимает форму детских вос­поминаний или фантазий.34 В этом смысле детское вос­поминание Леонардо звучит доминирующей нотой его жизни; оно является многозначительным символом того факта, что в его жизни будет доминировать богиня грифов, Великая Мать.

Трудно судить до какой степени реальная семейная ситуация Леонардо способствовала проекции ситуации его архетипического героя. Мы можем с уверенностью сказать, что он и отец были далеки друг от друга. Нотариус был чрезвычайно общительным и светским человеком; помимо незаконной связи с матерью Леонардо, он заключил не менее четырех законных браков. Но к третьему и четвертому бракам (когда он женился в третий раз ему было уже сорок пять лет) у него было девять сыновей и две дочери. Если мы сравним эту биографию с жизнью Леонардо (который, за исключением, пожалуй, лет его юности, не имел никаких известных окружающим связей с женщинами),35 и если мы примем во внимание, что отец относился к Леонардо, не­смотря на всю славу последнего, как к "незаконнорожденно­му", и даже не упомянул его в своем завещании, то мы можем смело предположить, что между отцом и сыном имел место глубокий антагонизм. Помимо его отчуждения от реального отца, человека, который был настолько демонстративно практичен, что лишил наследства своего "незаконнорожден­ного" сына, мы должны принять во внимание проблемы отно­шений маленького Леонардо с женщинами - его бабушкой, двумя мачехами и родной матерью, которую он мог не знать, но мог и знать.

Даже у обычного ребенка такая ненормальная семейная ситуация, как правило, приводит к определенным откло­нениям: в результате компенсирующего возбуждения бессо­знательного, архетипы родителей не "ликвидируются", как это бывает при нормальном развитии, и великие надличнос­тные родители в определенном смысле компенсируют отсутствие родителей личностных или же недостаточное внимание со стороны последних.36

Если мы примем во внимание предрасположенность Лео­нардо к творчеству, с ее "естественным" превалированием архетипов, то его детская фантазия станет восприниматься нами как символ его отстраненности от окружающих его нормальных людей и символ его связи с надличностными силами со всем их судьбоносным значением. И фантазия "гриф" Леонардо является важным свидетельством именно потому, что связанные с мифическими героями доистори­ческих времен архетипические комплексы и символы долж­ны были появиться у человека Западного Возрождения.

Уже в юном возрасте (насколько мы можем судить по имеющимся у нас сведениям) Леонардо отличался неже­ланием полностью сосредоточиться на какой-то одной из тех областей, в которых он прославился в ходе своей жизни Даже в те времена, когда разносторонность была почти правилом, многогранность его личности была чем-то из ряда вон выходящим. Мало того, что он был гениальным ху­дожником, дарование которого проявилось настолько явно еще в те годы, когда он мальчиком учился у Вероккио, гово­рят, что его учитель в отчаянии оставил живопись, 7 так молодой Леонардо еще поражал всех окружающих просто изобилием других своих талантов

До самой своей старости Леонардо оставался необычай­но красивым мужчиной, в котором очарование и элегант­ность сочетались с невероятной физической силой; он был способен разогнуть подкову. Это было игривое дитя муз, славившееся своими способностями к пению, стихосложе­нию, игре на музыкальных инструментах и музыкальным импровизациям. Благодаря своим выдающимся математи­ческим и техническим способностям он прославился, как создатель гидравлических и военных машин, строитель крепостей и изобретатель, и эти свои способности он реали­зовал в характерной для него непринужденной манере.

Например, к миланскому двору его пригласили не потому, что он был известным художником, а потому, что он изобрел странный музыкальный инструмент, по форме напоминав­ший голову лошади. Уже будучи пожилым человеком он про­должал сооружать странные игрушки и украшал дворцовые праздники многих князей всевозможными техническими играми и изобретениями, которые кажутся нам поразительно недостойными его технического гения. С самого начала его больше занимала изобретательность и плодовитость его природы, чем формирование реальности, которую за всю свою жизнь он так и не научился воспринимать серьезно. Он жил в конкретное время и в конкретном мире - рисовал, лепил, экспериментировал, изобретал, совершал открытия, ..проявляя ко всему вышеперечисленному глубочайший инте­рес -и всегда был неприсоединившимся, независимым, пос­торонним, никогда не посвящал себя полностью никому и ничему, кроме своей природы, диктату которой он подчинялся словно загипнотизированный, но с обостренной вниматель­ностью ученого-исследователя.

Он пишет: "Изобретать - это дело мастера, претворять в жизнь - дело слуги".39 Есть соблазн посчитать эту фразу девизом его жизни и деятельности во многих направлениях. Но это было бы несправедливо. Может быть, в юности его нежелание поставить себя в определенные рамки и порож­дало в нем высокомерие, которое только планирует, но не снисходит до претворения планов в жизнь. На самом же деле он был" усерднейшим работником, с той лишь разницей, что по причинам, исследование которых является одной из наших важнейших задач, он никогда не стремился свершить "opus", как это сделал Микеланджело, который в своей фанатичной однобокости презирал его за это.

Склонность к различным видам искусства не проистекала из его безразличия к конечному результату и не была порож­дена одной только широтой его внутреннего образа. Она была выражением того факта, что произведение искусства и само искусство были для него не самоцелью (хотя, возмож­но, он сам этого и не осознавал), а всего лишь орудием и выражением его внутренней ситуации. Своей работой в искусстве, как и своей увлеченностью проблемой полета, которой он отдал столько энергии и страсти, Леонардо доказал, что является "птенцом грифа". В душе он презирал реальность и связанные с ней потребности; он презирал деньги и славу, "opus", стремление к созданию своей школы, ибо в своем бессознательном поклонении Духу-Матери он был очень далек от всего материального и очевидного. В этом же кроется и причина его отвращения к инстинктивным потребностям и его отрицание секса. "Горностай умрет рань­ше, чем исчезнет оставленная им грязь" - гласит один из его афоризмов.40 И другой афоризм: "Распутный человек подо­бен животному".41 А из банальной притчи о бабочке, постра­давшей из-за своей влюбленности в сверкающую красоту огня, он делает вывод в истинно средневековом стиле: "Это относится к тем, кто, завидев перед собой плотские и мирские удовольствия, летят к ним, словно бабочки, даже не подумав о своей природе, которую они к своему стыду, узнают тогда, когда будет уже поздно".4 В переводе этих афоризмов сохранен стиль Леонардо, которому было свой­ственно выражаться косноязычно.