Сценарий собственных ошибок
Шрифт:
Матери Игоря выпало новое несчастье. Ни с того ни с сего пришло известие: с ее матерью случился инсульт. Когда-то она выгнала дочь из дома, потому что не могла ей простить внебрачного сожительства; не пускала ее на порог и даже не захотела повидать внука. А теперь эта властная старуха лежит бревном, жалобно пуская слюни и перекашивая рот. И заботиться о ней совершенно некому. Поэтому дочь, которая волей-неволей взяла ее к себе, за ней ухаживает. И пьет – теперь уже постоянно…
А может, не только от необходимости ухода за лежачей старухой ухудшается ее алкоголизм. Пока Игорь жил с ней, он хоть как-то удерживал ее от водки – не только резкими словами, но и самим своим присутствием, подтверждением
– Возьми, Сашок, ты ведь у нас хроменький! – настаивает она, звоня в соседскую дверь. Пожалуй, это единственная дверь, которая перед ней – никудышней – пока еще открывается.
Поначалу Саша отказывается. Но так как мать Игоря все деньги пропивает, Сашка решает забирать их у нее, на часть покупает соседкам продукты, а остальное откладывает.
Годы идут, у Саши появляется заветная мечта – компьютер. Узнав об этом чуде техники, он разрешает себе грезить, представлять, как смог бы много зарабатывать, если б научился им пользоваться… Но приобретение ПК для инвалида из Озерска – несбыточная мечта. Да и не только для инвалида. До того, как мировая компьютеризация начнет проникать в российскую глубинку, еще очень далеко.
Наконец парализованная бабка Игоря умирает. Ну как не дать соседке денег на похороны? Это ведь не просто соседка, а мать его лучшего друга! С тех пор, как уехали Игорь, Миша и Володя, нет у него больше таких друзей. И Саша отдает ей нужную сумму.
Возвратившись с похорон, очень бедных, мать Игоря первым делом ставит на стол бутылку. Как же не помянуть маму? Суровая была, грозная, но все-таки мать. Как не помянуть всю свою нелепую, неудавшуюся, даром пронесшуюся жизнь? Саша пытается ее удержать, но это уже бесполезно, и он уходит, осторожно прикрыв дверь квартиры. А мать Игоря, не обратив внимания, что осталась в одиночестве, продолжает наполнять стакан за стаканом.
Так ее и находят на следующий день – уронившей голову на стол, будто заснула в неудобной позе. Саша немедленно отправляет телеграмму Игорю, но ответа не получает.
– Ну не мог я тогда приехать, не мог! – вырвалось у Игоря, точно кто-то мог услышать его оправдания. – У меня тогда только-только бизнес стартовал, дела в гору пошли… Как раз в тот момент я в командировке был на Кубани, выгодный контракт подписывал. И телеграмму увидел только спустя неделю, когда вернулся. Инка сказала о ней по телефону, но не мог же я срываться, контрактом рисковать… А когда вернулся в Москву, ехать в Озерск было уже поздно. Да и все равно некогда…
Игорь в своей евроотремонтированной квартире с видом на безобразный памятник Петру Первому оправдывался, а на Сашку, двигавшегося по экрану плазменной панели, продолжали сыпаться несчастья. Последней каплей стало то, что как-то вечером на него напали отмороженные подростки, избили, не посмотрев, что перед ними инвалид, отобрали зарплату… Впервые со времени возвращения из больницы Сашка плачет. Он отчаянно рыдает, твердя, что ему лучше покончить с собой, а его мать, не зная, что возразить, плачет вместе с ним…
Нет, больше невозможно это терпеть! Игорь нажал на пульте кнопку «Стоп».
«Судьба… Алгебраическая формула судьбы… Ну нет, теперь я точно знаю, что убило Андрюху – не судьба, а совесть. Судьба – это что-то величественное, необоримое, непреложное. А совесть наша – она маленькая, некрасивая, бедно одетая… может быть, хромая… Совсем слабая. Тем вернее она нас убивает. Убивает не тем, что выбора в прошлом у нас не было, а наоборот, тем, что выбор – был…»
Перед глазами пронеслись иные кадры. Друзья отказываются от Москвы ради Саши, прыгают с поезда, подхватывают пострадавшего на руки, точно солдаты – раненого на поле боя.
– Оставьте меня, ребята, – стонет Сашка.
– Молчи, тебе нельзя говорить! Сейчас вызовем врача…
Все исчезает в потоке света…
«Все кончено, – повторял Миша в такт своим шагам, бесцельно бродя по квартире, – все кончено, все кончено…»
В этом унылом припеве не присутствовало, разумеется, ни намека на спокойствие. Но тот, кто наблюдал бы Мишу полтора часа назад, когда он убегал из отделения неврологии, точно за ним гналась стая голодных волков, мог бы сказать, что он успокоился… Относительно. По крайней мере, теперь не бегает, а размеренно расхаживает. Правда, время от времени натыкаясь на стены, с остекленелым остановившимся взглядом. Может быть, у него стало плохо со зрением?
На самом деле Миша предполагал, что у него стало плохо со всеми органами чувств. Чем иначе объяснить то, что они стали предлагать ему неверную информацию об окружающей действительности? Сначала это невероятное – неправдоподобное! – происшествие в больничной палате. Потом – этот запах, который он впервые ощутил, когда человек под окровавленной простыней зашевелился, и продолжал чувствовать до сих пор. Запах был тяжелый, до отвращения сытный, точно вонь щей с капустой, простоявших в теплом месте денька два. Прокисшие щи вползали в Мишины внутренности, стискивали его горло, выливались у него из носа и глаз. Наступали моменты, когда Миша начинал подозревать: не в нем ли заключается причина этого запаха? Может быть, он в заботе о собственном здоровье давно сгнил изнутри?
На консультацию к профессору Зеленину Миша так и не попал. Вместо этого прямо из больницы он заехал в магазин «Старая медицинская книга» в Камергерском переулке и набрал там кучу пособий по неврологии. То, что он успел прочесть по дороге домой, привело его в такое отчаяние, что он предпочел выбросить всю эту кучу в оказавшийся по пути мусорный ящик. Зрительные и слуховые галлюцинации… плюс еще и обонятельные… Признаки поражения головного мозга, короче. Зловредный вирус пробрался в святая святых. Он пересек гематоэнцефалический барьер – словосочетание из учебника, впечатавшееся Мише в память, – проник в охраняемую крепость и теперь там куролесит, внушая то, чего на самом деле нет… Чего не может быть.
«Это мое чувство вины, – говорил себе Миша. – Я думал о Сашке, которого мои друзья тогда оставили, поэтому мне померещились слова «перелом позвоночника». А может, и само имя «Саша». На самом деле ничего такого не было…»
Все-таки хорошо, что он не пошел к профессору. Вдруг, обследовав его, профессор надменно изрек бы, что в такой стадии процесс уже неизлечим? «Галлюцинации… да-а, батенька, вы влипли! Мы постараемся облегчить ваши мучения, но не ждите от нас чудес…»
Миша всхлипнул – сухо, без слез. Слезы высыхали у него внутри, словно капли дождя, попавшие на раскаленный противень. Даже если удастся с помощью сильных лекарств остановить процесс, предотвратить параличи – что ему делать со своим взбунтовавшимся разумом? Куда годится журналист, которому видится и слышится то, чего нет? Ну, был бы он поэтом на худой конец, писал бы фантастическую прозу – пожалуй, сумел бы превратить свой недостаток в источник дохода. Может, не поздно еще переквалифицироваться? Но нет, на это Миша неспособен! Журналистика высушила творческую струю, которая бурлила в нем лет до двадцати – двадцати пяти. Позднее он «выработал свой стиль», а проще – приспособился. И вот теперь способен работать лишь в одном русле…